Опытные подрывники–диверсанты, вроде Михася Гулеева, обучали партизан искусству разрушения.
— Это пенал, — тоном старого учителя говорил Гулеев партизанам, сидевшим перед ним на поваленной березе. — А это вот тол и крышка.
После краткого объяснения и показа он спросил:
— Понятно, что к чему?
— Понятно, товарищ Гулеев, — ответил Юрий Румянцев. -— Нажимаем на крышку и врагам крышка.
Полное смуглое лицо Гулеева расплылось в улыбке.
— Работа верная. Но мы еще должны научиться сами подрывать мину. Для этого к капсулю прикрепляем бикфордов шнур длиною в десять—пятнадцать сантиметров и, подложив мину под рельсы, поджигаем этот шнур. Тут уж беги! Как раз накроет.
Из рук в руки переходил маленький жёлтый брусочек вроде куска семейного мыла.
— А здорово, — удивлялись партизаны, рассматривая этот безобидный жёлтый брусочек, — огня не боится, удара тоже не боится, а от взрыва капсуля — вон что делает!
Расходились довольные. Просили Гулеева, чтоб он взял их завтра с собой на малую диверсию.
— Практика надо ходыт, товарищ командыр, — говорил высокого роста с нерусским лицом партизан. В больших чёрных глазах его — суровое упрямство.
— Тебя, Гасан, возьму. Не обижайся, если навеша о на тебя мешки с толом.
— Балшой спасибо, кацо! Хоть сам садись — повезу до железка.
Кругом засмеялись.
— А как ты расстанешься со своим кацо?
— С Васькой Коноплич? — спросил, нахмурившись, Га(санов. Полное матово–белое лицо его покраснело. — Он мне надоел. Балшой началник стал!
Кто‑то понимающе свистнул. Оно так: с повышением в чинах слабеет старая дружба. На Коноплича это вроде, не похоже: он умный, сознательный. Просто зарвался на работе. У командира партизанской разведки сейчас, в связи с подготовкой к большой диверсии, особенно много дел. Теперь Коноплич то на коне, то сидит за составлением донесений Макею. А Гасанову кажется, что тот изменил ему.
В это время от штабной землянки шёл Василий Коноплич в широченных шароварах с красными лампасами. Покрасневшее лицо его было озабочено чем‑то. Чёрный чуб свесился на лоб, кубанка с красным днищем сбилась на затылок.
— Вложил ему, видно, Макей, — сказал Гулеев.
Суровое лицо Гасанова вдруг осветилось радостной счастливой улыбкой. Он неожиданно бросился со всех ног к старому другу, и, подбежав к нему, страстно стал пожимать ему руку.
— Кацо, Василь,, ты бледен, словно снег на горах Кавказа. Кушать хочешь? Вот на, кушай, Василь.
Коноплич взял из рук Гасанова кусок хлеба и с жадностью начал его уничтожать.
— Напрасно ты, Василь, стал началник.
— Ты понимаешь, Гасан, — заговорил спустя Некоторое время Коноплич, — немцы укрепляют Чичевичи. И это у нас под носом. А? Житья нам не дадут.
— А Макэй что? Праекты пишет, войну забыл? Да?
— Эх, ты! — раздражённо воскликнул Коноплич. — Ничего ты не понимаешь. Эти проекты товарищ Сталин одобряет.
Гасанов побледнел и, судорожно схватив Коноплича за руку, стиснул её.
— Ты, Василь, не будь хохлом. Зачем ругаться? Ты мне кацо иль нет? Балшой началник стал ошень. Завтра диверсия пойду.
— Ну и иди! Хоть к богу в рай.
— Зачем рай, диверсия пойду, на железка.
Они расстались очень холодно. Придя в свою землянку, Коноплич велел тут же всем подготозиться к походу. Сборы разведчиков недолги: наскоро перекусив чем попало, они оседлали лошадей и на быстром ал люре выехали из лагеря. Впереди скакал высокий широкоплечий командир разведки Коноплич. Широкие лампасы кроваво–красным ручьем стекали по его зеленым штанинам, маковым цветом рдело днище кубанки. На спине у него, в такт бегу лошади, бился автомат. Чёрный чуб, отлетев за правую розовую мочку уха, оттенял белизну лба. Вдруг он свернул в сторону, что‑то крикнул Павлику Потопейко, а сам, вздыбив коня, резко повернул ею назад. Прямиком через валежник и буреломы он промчался через весь лагерь и почти на всём скаку спрыгнул около одной из землянок. Умный конь сразу остановился.
— Где Гасанов, хлопцы?
Гасанов сидел на нарах и бережно укладывал в большой зеленый мешок жёлтые, словно печатки мыла, куски тола. Он поднял голову, отложил в сторону мешок. и встал. В полумраке землянки блеснули его зубы.