— Ну, Гасан, если что: смотри! — вдруг пригрозил Гулеев.
Гасан и сам думал то же самое: «Ну, Гасан, если что: смотри!» И решил, если что, броситься самому под поезд.
Но вот раздался взрыв. Гасанов вздрогнул от неожиданности. Огненный столб поднялся к небу, осветив всё вокруг. Загорелись вагоны. Языки красного Пламени с жадностью лизали цистерны. Пулемётная очередь Ивана Шутова словно завершила страшную борьбу двух величайших сил — движения поезда и толчка взрывной волны. Объятый пламенем, поезд пошёл под откос. Грохот, скрежет и душераздирающие вопли огласили окрестность. Один за другим следовали оглушительные взрывы, рвались снаряды и цистерны с бензином.
— Вот это джазик… с иллюминацией, — выдохнул Румянцев.
Гулеев схватил Гасанова и поцеловал его в колючую щеку.
Румянцев всегда отличался большой любознательностью: всё он хотел видеть собственными глазами. И на этот раз любопытство взяло верх над доводами разума.
— Пойдёмте посмотрим что там, — предложил он и потянул за рукав слабо сопротивлявшегося Гасанова.
— Нет ли там засады? — попытался было бороться с этим настроением Гулеев, и сам же первый побежа I к месту катастрофы.
Под крутым откосом громадной бесформенной грудой лежали кверху колесами или на боку вагоны. Паровоз как‑то торчком воткнулся в землю. Он походил на огромную чёрную собаку, стоявшую на задних лапках. В стороне еще догорали цистерны: большие языки пламени крутились в воздухе. Всюду лежали разбитые ящики, поломанные автомашины, пушки, обожжённые и изуродованные трупы немецких солдат и офицеров. Крупный немец, широко раскинув руки и ноги, лежал на спине, рядом с ним автомат. К нему подбежал Гасанов и в ужасе отпрянул: на него смотрели мертвые большие глаза, вылезшие из орбит, по молодому полному лицу текли кровавые слёзы. Тонким ручейком кровь струилась из левого угла паскрытого рта.
— Гасан, ты что? — крикнула Мария Степановна.
Гасанов указал рукой на труп:
— Он плачет… кровью…
— Мы же говорили, что они будут плакать кровавыми слезами, — со злостью сказала Мария Степановна.
А вскоре близ Стаек полетел под откос другой вражеский поезд. Паровоз и восемь вагонов разбились полностью. Погибло 220 итальянцев. И это было делом рук Михася Гулеева.
— Рельсовая война — дело верное, — говорил ка привале Шутов, прислонившись спиной к медностволому ксмлю сосны.
Отдохнув, Гулеев со своей группой пошёл в деревню Бовшево. Узнав, куда держит путь их командир, партизаны начали подшучивать над ним. А Юрий Румянцев пропел:
— Идите вы к чёрту! — обозлился. покрасневший Гулеев, — у вас одно на уме…
— А у тебя другое! — в тон ему продолжал Румянцев и, оглянувшись назад — далеко ли Мария Степановна, — прошептал что‑то, давясь смехом.
— Балда ты, Юрка! У меня, действительно, другое на уме.
— Ну, и это есть, — не отставал Румянцев.
— А что у тебя, Михась? — серьёзно спросил длинный и горбоносый шахтёр Иван Шутов.
Не сбавляя шагу, Гулеев рассказал в чём дело. В это время их догнала Мария Степановна. Она разрумянилась от весеннего яркого солнца и быстрой ходьбы. Широкоплечий стройный азербайджанец улыбнулся ей своей детской улыбкой.
— Рыцари длинноногие! — сказала она с упрёком. — Хоть бы короче шаг делали, уморили, — и зацепилась за. куртку Гасанова.
— Да мы тебя, Маша, на руках понесём! — воскликнул Руглянцев, беря её под руку. — Тут нам Гулеев такое поведал, что—ах!
Михась Гулеев, шагавший впереди, вдруг остановился и поднял руку. Навстречу по дсроге шли трое: один пожилой с большой рыжей бородой и двое молодых.
— Кто такие? — спросил Гулеев.
— Короткевичи мы, — ответил старик, — сыновья мои.
— Не в партизаны ли путь держите?
— Куда нам! — замахал руками старик. — Я стар, а они воротнего скрипу боятся. Известно: жили в лесу] молились колесу.
— Лесник, что ли?
— Умён, умён! — шутил старик. — Догадлив: он и есть — лесник Короткевич. Ещё нашей Советской властью поставлен.
В продолжение всего этого разговора два его сына — молодые, здоровые — стояли, расставив ноги, и с независимым видом, без страха поглядывали на партизан, особенно на Марию Степановну. Заметив их наглые взгляды, она не сдержалась:
— Не видно, чтоб боялись.