— Что там, Михась? — спросила Гулеева Мария Степановна.
— Сорок девушек немцы забрали для отправки в Германию. Надо как‑то спасать их.
Солнце уже клонилось к западу, когда закончился военный совет под размашистой сосной.
— Сказано — должно быть сделано, — сказал Тулеев и встал. За ним встали Румянцев, Гасанов и Шутов.
— А я что‑то устала, — сказала лежавшая на траве Мария Степановна.
— А вы, тетя, не ходите, — просил мальчик, стоя перед ней.
— Сдаёшь, Маша? — усмехнулся Шутов, покручивая, усы.
— Старость—не радость, — сказала она, вставая. — До ночи дойдём?
— Что будет к полночи, — сказал Гулеев, хорошо знавший эту местность. Мария Степановна только вздохнула.
На небе одна за другой вспыхнули звезды. А партизаны всё шли и шли непроходимыми белорусскими лесами, урочищами, перелесками, топкими болотами, залитыми вешней водой. Аркаша по–детски держался за подол Марии Степановны. Это мешало идти, но у нее и мысли не возникло передать мальчика мужчинам. Правда, Шутов предлагал мальчику руку, но тот отказывался: его пугал этот суровый и немного угрюмый человек с длинным горбатым носом и усами. Румянцев подшучивал:
— Юбку стащишь с тети‑то.
Гулеев и Гасанов шагали, как всегда, молча: не любили они шутить, когда шли на дело. А дело они замыслили серьёзное. Может статься, что все лягут костьми.
— Отдохнём, Михась, — взмолилась женщина. — Дайте мне хоть юбку выжать: по пояс мокрая. Да и хлопчик устал.
И на мужчинах всё было мокрое, грязное. Брюки неприятно липли к телу, мокрые портянки стали натирать ноги.
— Перекур! — скомандовал Гулеев и, выбрав сухое местечко, сел. Вокруг них плотной чёрной стеной стоял лес — таинственный, и веяло от него чем‑то жутким, страшным. Через голые сучья видно было, как ярким и тревожным светом — то красным, то синим — горела крупная звезда. У Марии Степановны всегда было неспокойно на сердце при виде этой мигающей звезды, а теперь она вселила в неё какой‑то суеверный ужас: «Почему она так?»
— Что это за звезда, Юра?
— Это, Машенька, Марс — бог войны. Не Марс нам светит с вышины — то кровожадный бог войны!
В ответ на это Мария Степановна тяжело вздохнула.
— Чуяло моё сердце, что это непростая звезда. Устал, Аркаша?
Она привлекла к себе мальчика и неожиданно для него поцеловала в щеку. Щека у него была холодная.
— Ты озяб?
— Пошли! — скомандовал Гулеев. — А то в самом деле можно застыть.
Мальчика не без труда посадили на загривок Шутову. Пулемёт нёс Гасанов. Вскоре они вышли из леса. Вдали, в чёрной мгле, еле заметно светились тусклые огоньки.
— Какая‑то деревня, — предположил Шугов, опуская Аркашу на землю. — Шею пересидел — не поверну.
Где‑то недалеко прокричал филин. Снова и снова! Глухой свист его ноющей болью отозвался в сертце Марии Степановны. «Что это какая я сегодня?» Вздрогнув всем телом, она первой пошла на тихий СЕет огонька. «Как должно быть там у них уютно. А если там гитлеровцы и они при этом свете истязают наших девушек?»
Впереди была деревня Косичи. При входе в неё стояли часовые. В то время, когда к ней подошли партизаны, происходила смена караула. По улице ходил патруль.
— Порядок замечай, — шепнул Гулеез Румянцеву.
Разводящий ушёл вместе со старым часовым. Новый часовой, пока не привыкнет к одиночеству и темноте, всегда очень чуток и бдителен. Каждый шорох пугает его, каждый треск настораживает. Поэтому партизаны выжидали. Они сидели за бугоркрм, прижимаясь друг к другу. И всё же их стала пробирать зябкая дрожь.
— Гасан! — тихо позвал Гулеев.
— Я!
— Ползи.
Легко сказать — «ползи». Как это сделать, когда часовой, точно сова, вращает голову во все стороны, чутко прислушивается ко всему! Однако Шамам Гасанов полз. Но как он полз! Вы видели, как крадется кошка к воробьиной стайке? Гасан полз ешё осторожнее. Сто метров, которые отделяли его от часового, он полз не менео часа. В это время бдительность часового успела притупиться и он даже раза два «клюнул» носом. И всё же он несколько раз вскидывал голову, когда под Гасановым вдруг нет–нет, да и хрустнет ветка. Прислушиваясь к каждому звуку, Мария Степановна издавала тихий стон, похожий на плач. «Медведь», мысленно ругала она своего товарища. А этот «медведь» уже подползал к часовому сзади и, подбирая ноги, точно тигр, готовился к прыжку. Он вынул из‑за пазухи кинжал. Ладонь так и припаялась к рукояти оружия.
Теперь уже ни Гулеев, ни его друзья не видели Гасанова. От сдерживаемого дыхания больно билось сердце, и этот томительный час всем показался вечностью. Вдруг на дороге, там, где стоял часовой, кто‑то охнул и на земле закувыркались два вцепившихся друг в друга человека. Пробежать сто метров — дело пятнадцатидвадцати секунд. И вот часовой уже сброшен в канаву. Шинель и фуражку его надел на себя Гасанов — для маскировки, автомат взял Гулеев. Патруль, на счастье, ушёл на другой конец деревни.