Читал он–плохо, нараспев, как и все, пишущие стихи. Но слушали его с неподдельным восхищением. «Складно пишет, стервец!» Макей сиял, хотя и старался скрыть это за дымовой завесой трубки–носогрейки. Но глаза1 Они блестели, как уголья, довольная улыбка не сходила с лица.
Гости любовались журналом «Чапаевец», который ежемесячно выходил в свет под редакцией Свиягина.
В журнале — политические статьи, рассказы, очерки, частушки. Он богато иллюстрирован. А какие карикатуры! Вот Гитлер, обутый в танки, занёс одну ногу над пропастью, а там, в пропасти, скелеты императоров Фридриха и Наполеона. Оба тянут руки к Гитлеру. А вот яркосинее небо, жёлтое поле, на поле бабки снопов, из каждой бабки торчат штыки. На краю поля шарахающийся в страхе Гитлер. И подпись:
На обложке богатые, хорошо исполненные иллюстрации. И, наконец, суперобложка.
— Ну и выдумщики! — сказал, улыбаясь, Павлов, вороша свою пушистую бороду.
Веселым был Первомайский праздник. По окончании его отряды построились в походные колонны щ с песнями направились в свои лагери.
Не успели отзвенеть боевые песни, как в лагерь на всём галопе влетели конники из разведвзвода Макея. Впереди несся командир разведки Василий Коноплич. Несмотря на свою еще больную ногу, Вася Коноплич птицей слетел с коня и направился прямо к Макею, который ещё не ушёл с большой поляны.
— Товарищ комбриг! Усакинские леса окружены со всех сторон немцами. Огромные силы. Бронемашины, танки. Есть и собаки.
Улыбка тихо сползла с лица комбрига. Серые глаза колючками вцепились в разведчика. На побледневшем лице проступили пунцовые пятна, зубы сжались и на щеках под рябой кожей задвигались желваки.
— Ересь несёшь! — вдруг закричал он.
Комиссар дернул его за рукав.
— Тише, Макэй, идем в штаб, кацо.
«Этому истукану хоть что, — подумал беззлобно Макей о комиссаре, шагавшем с ним твёрдой, тяжёлой походкой. — Ему, чёрту, скажи: «Мир рухнул» и он, наверное, глазом не моргнёт».
В штабе Макей, раздражаясь все больше и больше, набросился на разведчиков, обвиняя их в том, что они проморгали.
Но разведка тут была ни при чём. Немцы, учтя печальный опыт прошлых блокад, когда они окружали опустевшие леса, решили на этот раз напасть неожиданно. Одним ударом они хотели покончить с Могилёвскими партизанами.
— Вон оно как?! — воскликнул Макей. — Ну, шалишь, не дадимся!
Лицо его приняло сосредоточенно–суровое выражение, которое так любил комиссар Хачтарян. Макей весь подтянулся, собрался, словно пружина, готовая развернуться.
— Готовиться! Через час выступаем.
— Ну что, пришёл в себя? — улыбаясь, спросил комиссар, укладывая в сумку бумаги.
— Я же не могу надолго выходить из себя. Мне же дела надо делать, — с тонкой улыбкой ответил Макей, набивая каким‑то мусором трубочку.
Коноплич, наблюдавший за набиванием трубки Макеем, смущённо сказал:
— Товарищ комбриг, мы вам табаку малость раздобыли.
— Раздобыли, раздобыли, — уже добродушно ворчал Макей. — Вы мне привезли такого табаку,, от которого я никак не очухаюсь, Ну, давай твой табак.
Макей затянулся два—три раза и (обратился к командиру разведки совсем уже дружелюбным тоном:
— А какой здесь парад был, Коноплич! Вот бы ты посмотрел. Табак, однако, силен!
Это был последний отблеск минувшего дня. Макей, Хачтарян и начштаба, озабоченно склонившись над картой, прокладывали красным карандашом пути выхода бригады из огненного кольца.