— Продолжайте писать! — услышала она над собой голос начальника.
А он, шагая взад и вперёд по комнате, думал: «Почему так взволновалась девушка, увидев донесение Макея?»
— У меня голова болит, — солгала Броня, в тайне надеясь, что Макарчук, часто потворствующий ей, отпустит её домой к бабке Лявонихе.
— Пойдёте не раньше, как закончите печатать, с раздражением сказал он. — И предупреждаю: за разглашение тайны вы несёте суровую ответственность.
Броня поймала на себе холодный и колючий взгляд, синих глаз начальника. Ко ей уже не страшно теперь. Её жизнь безраздельно принадлежит им, людям, вставшим с оружием в руках на защиту поруганной отчизны. Муки, которыми здесь пугал её этот немецкий холуй, не остановят её. Если она и погибнет, то погибнет за свободу Родины. Ради этого стоит жить и бороться!
Всякий раз, когда приходилось писать донесение Макея или другого командира партизанского отряда, лицо девушки преображалось, пальцы бойко выстукивали по клавишам букв. Она радовалась победам партизан. И только один вопрос тревожил её: какой предатель передаёт всё это в полицию? Как дать знать об этом Макею?
Дома Броня поделилась своими тревогами с бабкой Лявонихой. Добрая старушка воскликнула:
— Э, моя голубушка! Есть о чём бядовать! Пиши, что надо — я донесу. Кто меня старую тронет?
И бабка Лявониха на другой же день отправилась на поиски Макея и его хлопцев.
XV
В шалаше было совсем темно, когда дежурный подал команду на ужин.
— Ого! Дали храпака, — потягиваясь и хрустя суставами пальцев сказал Макей, вставая с постели. — Комиссар! Сырцов! Вставай. Во что ночь будешь спать?
— Чёрт! Какая‑то усталость, — спуская на соломенный пол ноги, прохрипел простуженным голосом Сырцов.
— Стареешь, комиссар, — засмеялся Макей, распаливая трубку–носогрейку и усаживаясь за столик. Он что‑то начал писать, а Сырцов, подтягивая на животе ремень, думал, что, может, он и вправду стареет: «Скоро стукнет тридцать. Как идут года!»
Даша подала жирный борщ в двух глиняных чашках. В эти же чашки она положила потом картофельное пюре и по две толстых котлеты.
— Жирно ты нас, Дашок, кормишь, — сказал, улыбаясь, Макей. — Это опасно. С жиру, говорят, люди бесятся.
— Товарищу комиссару надо поправляться. И Маша это говорит, а она — фельдшер.
У шалаша раздались голоса.
— Мне к самому, — слышался голос женщины, по-видимому, старой.
— К кому это «к самому»? — сурово допрашивал часовой.
— К Макею вашему, стало быть.
— Спит он, бабуся. Да как ты сюда попала?
— Как попала, не твоего ума дело, а до Макея ты меня, сынок, пусти.
— Не пущу! — упорствовал часовой.
— Что здесь такое? — послышался из шалаша голос Макея.
— Тут вот какая‑то бабуся до вас.
— Пусти.
В шалаш с шумом ворвалась женщина, одетая в рваную шубу и накрытая серой вязаной шалью.
— Словно енерал! Этот ирод не пущает, штыком грозит, — кивнула она в сторону часового.
Макей и Сырцов увидели перед собою старуху с маленьким жёлтым личиком, покрытым густой сетью мелких морщин, и очень бойкими живыми глазами.
— Что тебе, бабуся?
— Ты што ль Макей?
— Я.
— Меня зовут Лявониха, — отрекомендовалась старуха. — От одной красавицы тебе привет и вот тут еще писулька.
С этими словами старуха, не стесняясь мужчин, подняла одну из широченных юбок своих с бесконечным количеством складок и откуда‑то из шва другой такой же необъятной юбки извлекла лоскуток бумаги.
— От Брони? — и голос Макея дрогнул.
Комиссар, видимо нарочно, закашлялся и вышел.
— Как она? — сдержанно спросил Макей старуху, принимая от неё записку. Его охватило радостное волнение. — Ну, как она, Броня‑то?
Лявониха, не торопясь, стала рассказывать Макею и Даше о Броне, о гибели её отца, о том, как её насильно заставили работать у этого лютого зверя Макарчука. Даша, сидя на углу топчана, часто всхлипывала: «Как она, бедненькая, всё это выносит? Макей раздавил зубами мундштук трубки и со злостью бросил на пол.
— Любит она тебя, рябого лешего.
Спустя час в холодный шалаш вошёл комиссар Сырцов, счастливый, улыбающийся. Он только что провёл с партизанами беседу и сердце его ещё трепетало от тех высоких мыслей и чувств, которые широким потоком влились в него, когда он читал приказ Верховного Главнокомандующего.
Макей, не отрываясь от чтения, сказал Сырцову, что получил из Кличева донесение. «Знаю я эти «донесения», подумал Сырцов и что‑то кольнуло его в сердце. «Ужели завидую счастью своего друга?» И он печально улыбнулся.