— Короче.
— Потом, как бабахнет! Да! И нет мостика…
Все засмеялись. Улыбнулся и Макей, однако, сказал, что так о выполнении боевого задания не докладывают.
— Доклад должен быть лаконичным.
— Это как? — переспросил Ропатинский и почему‑то смутился, покраснел, взглянул на Дашу. Заметив её смеющиеся озорные глаза, он совсем смешался.
— Не красней, Ропатинский, скажи‑ка лучше, как вы там?
— Ну вас! — отмахнулся Ропатинский. — Я докладывать не могу, пусть Данька, — указал он на Ломовцева.
Макей с сокрушением покачал головой.
— Ну что ж, докладывайте, товарищ Ломовцев.
Лсмовцев только что перед войной пришел из армии.
Русые волосы на его красивой голове щетинились ёжиком, могучие плечи обтягивала выцветшая гимнастёрка, над правым кармашком которой маковым пятилистьем цвёл орден Красной Звезды. На нём были такого же цвета, как и гимнастёрка, галифе, а на ногах поношенные кирзовые сапоги с облезлыми голенищами. Он браво встал, щёлкнул каблуками и по–военному отрапортовал:
— Товарищ лейтенант! Ваше задание выполнено: срезали сто телеграфных столбов.
— Хо–хо–хо! — вдруг разразился смехом Михась Гулеев и, ухарски подмигивая Петке Лантуху, зашипел:
— Видал? Чистый солдат!
— Добро! — похвалил Макей, метнув суровый взгляд на Гулеева, и тот сразу притих.
— Добро‑то добро, да как бы оно злом не обернулось, — сказала сокрушенно Адарья Даниловна. — Сюда не наехали бы фашисты‑то?
— Колесили вокруг нашего села фашистские прихлебаи, — ответил Макей и выдохнул клуб табачного дыма.
— Кто такие?
— Никон, староста Бацевичей, Марк Маркин, да этот рыжий холуй.
— Не Свиркуль ли?
— Он.
Ох ти мне! — всплеснула в страхе Адарья Даниловна. — Беда, хлопчики!
Макей снова выдохнул заряд дыму, старуха закашлялась, ушла в другую комнату. Макей улыбнулся.
— Хорошая бабуся, не предаст, но всё знать ей вредно.
— Скоро состарится? — съязвил Михась Гулеев.
— Для её здоровья вредно, Михась. А хорошего ждать нам от них, это верно, нечего. Слышал я, — продолжал Макей, — Никон хвастался, что за одно дельце он получит «железный крест». На нас кивал.
— Мы ему допреж немцев дадим крест‑то, деревянный, правда, — сердито хмурясь, заявил Ломовцев, и для чего‑то повел своими могучими плечами, словно в самом деле уже собирался навалить себе на плечи дубовый крест, чтобы снести его в награду изменнику Никону, бывшему кулаку и мироеду.
Петрок Лантух встал и, словно давая клятву, сказал:
— Око за око, зуб за зуб!
И бледное лицо его в рыжих веснушках потемнело от ярости и гнева.
IV
Выслушав донесения, Макей встал и подошёл к Марии Степановне, которая в это время стелила постели для своих девочек. Светлана давно уже спала на руках Даши, Наташа дремала, сидя на высокой деревянной скамье рядом с Олей Дейнеко. У Оли играл на щеках яркий свежий румянец. Она с восхищением смотрела на Лантуха, и в голубых глазах её светилась суровая решимость последовать хоть на край света за этим хлопцем. Макей улыбнулся ей доброй улыбкой и. отЕедя в сторону Марию Степановну, что‑то сказал ей на ухо. Та молча кивнула ему головой и, повернувшись к девушкам, подозвала их к себе. Даша подошла, держа на руках Светлану. Оля тоже взяла на руки Наташу Синенькое платьице девочки завернулось и голенькие ножки свисали почти до самого полу.
Вон какая она у нас большая, — сказала Мария Степановна, одергивая платьице девочки. — Отец приехал бы и не узнал. Кладите‑ка их! А теперь гы, Оля, перепиши вот эти листовки, а ты, Даша, посчитай звёзды.
Даша, полногрудая, румяная девушка с ярко–пунцовыми губами знающе подмигнула и, дурашливо взяв руку «под козырек», по–солдатски, отчеканила:
— Нсть посчитать звёзды!
Ребята рассмеялись. Данька Ломовцев, закусив губу, начал боком пробираться к двери, в которую, накинув на плечи шубёнку и даже не застегнув её, выбежала Даша. Клубы белого холодного воздуха, впущенные е: о с улицы, служили для Ломовцева дымовой завесой, за которой он, в простоте душевной, пытался спрятать и свою Мощную фигуру и большую любовь к девушке.
— А ты куда, хлопец? Вернись! — приказала Мария Степановна.
— Жарко, Маша! — смущенно оправдывался Ломовцев, возвращаясь к столу, за которым сидели все
.приятели.
Оля Дейнеко писала на белых листах обращение товарища Сталина к народу. Она старательно выводила каждое слово вождя. Один из таких листов держал в руках Макей, готовясь, видимо, читать. Он стоял высокий, с темным лицом. Свет каменка падал ему в спину, но все видели суровые черты его лица, кривую складку тонких губ, горячий блеск серых живых глаз.