— Но теперь...
— Теперь совершенно иное. Мне следует испытать на себе то состояние, которое одинаково привлекательно для людей разных рас и уровней культуры.
— А если вас затянет этот омут?
— Очень сомневаюсь.
— Осмелюсь предположить, что вас, дорогой друг, чрезмерно увлекает риск.
— Нет, познание. Итак, не пора ли?
— Ну что ж, извольте. Как мы условились, готов наблюдать за вами.
Оба встали и направились к широкой лестнице, ведущей на второй этаж из этого просторного холла. Тотчас впереди возник пожилой китаец. Его голова была наклонена вперёд в полупоклоне, а чёрная длинная коса лежала на шёлковой рубашке цвета индиго, словно стрела-указатель, направленный вниз. Они поднялись наверх, продолжая разговор. Ковровая дорожка скрадывала звуки шагов.
— Прошу вас, доктор, делать записи через небольшие промежутки времени. Мои субъективные ощущения будут дополнены вашим объективным взглядом со стороны.
— Не надейтесь, что я смогу увидеть нечто большее, чем курящего человека, впадающего в сонливость, а затем в беспамятство. Тем более что вы, пожалуй, находитесь не в лучшей форме.
— Я без малого сутки не принимал никакой пищи, кроме чая без сахара. Хотелось бы провести эксперимент с предельным эффектом.
Доктор Клоус улыбнулся в ответ и пожал плечами. Он прекрасно знал, что немало людей становились опиоманами или морфинистами именно так, якобы из любознательности, которая в действительности была просто жгучим интересом к таинственным, неизведанным ранее ощущениям.
Спутник, с которым они не раз беседовали на клипере «Изумруд», производил на доктора странное впечатление. Его называли отважным исследователем и ещё недавно считали погибшим. А он вместо того чтобы заниматься писанием научных трудов, желает провести на себе эксперимент с весьма сомнительными последствиями. Возможно, он всего лишь искатель острых ощущений, какие нередко заглядывают сюда в Китайский клуб Гонконга. Не секрет, что их привлекает не столько китайская экзотика и причудливые местные кушанья, сколько возможность в уединении отдаться в объятия Морфея, а вернее сказать, морфия или опиума.
Китаец привёл их в небольшую комнатку с тахтой, невысоким столиком и стулом, помог испытуемому снять верхнюю одежду и облачиться в широкие и лёгкие штаны и просторную рубашку без рукавов и ворота. Европейский костюм да ещё в такую жару чрезвычайно неудобен. Он стесняет — не только тело, но и чувства. А эксперимент требует полного погружения в свой внутренний мир...
Доктор Клоус, сев за столик, сделал первую запись в блокноте:
«Г-н Маклай, приблизительно 27 лет, среднего роста (1 м 67 см), немного бледен и худ, но сильного сложения; немного ослаблен за последние годы продолжительной лихорадкой. Г-н Маклай не курящий и даже никогда не курил табака».
Испытуемый расположился полулёжа на кушетке, уперев голову в твёрдую подушку. Спокойно произнёс:
— Я вполне готов.
Доктор Клоус поставил ему градусник, измерил пульс и дыхание, справился о самочувствии и записал:
«10 апреля 1873 г. 1 ч. 45 м. Господин Н. Маклай чувствует себя нормально и жалуется только на горло. Пульс 72, дыхание 24, температура 37,5. М. курит в течение двух минут первую трубку, содержащую шарик опиума величиной с просяное зерно...
1 ч. 55 м. Третья трубка. Прежнее чувство голода пропало. Пульс 80.
Четвёртая и пятая трубки. Никакого изменения в самочувствии, только в промежутках тяжёлая голова и лёгкий позыв ко сну, ответы вполне точные. Правда, Маклай отметил, что ему нелегко быстро уяснить суть вопросов».
Доктор предложил испытуемому встать и пройтись по комнате. Координация движений у Маклая была в норме: он спокойно встал, отказавшись от посторонней помощи, и сделал несколько шагов, повернулся и прошёлся ещё раз.
— У вас не кружится голова? — спросил доктор.
— Нет... Нисколько, — последовал ответ после небольшой паузы.
«2 ч. 11 м. Шестая трубка. Пульс 68. Сонливость. Ответы медленные, но правильные».
Выкуривая трубку и глубоко заглатывая дым, Маклай всё чаще прищуривает глаза, словно впадая в дрёму. На просьбу доктора уточнить время по часам Маклай отзывается не сразу, с некоторым усилием берёт в руки свои часы, открывает крышку и после очередной паузы медленно и точно называет время: «Два часа двадцать минут». На вопрос о самочувствии отвечает медленно, как будто через силу.
— Вам трудно говорить?
— У меня... язык стал толстым... еле поворачивается во рту... плохо слушается...
После десятой трубки особых изменений не произошло. Всё та же тяжёлая натужная речь. На этот раз встать оказалось нелегко, стала кружиться голова. Во рту оставался устойчивый горький вкус. Походка сделалась неуверенной.