«А зачем ты тогда всю дорогу придуривался передо мной? Из любви к искусству?»
«Это для Хафизуллы. А «всю дорогу» — чтоб не забыться… Это не коньяк мне развязал язык, — сказал москвич. — Людям, с которыми работаешь вместе, нужно доверять до конца или совсем не доверять. Я знаю, что это не по инструкции, но наши инструкции не для человека — для механизма. И так, чтобы сработал на износ. А выйдет из строя один, заменят другим — у нас людей не меряно… Что ты все принюхиваешься?»
«Да черт, помылся у тебя с хорошим туалетным мылом, а влез в ту же пропотевшую одежку, от пота задубела…»
Не смени москвич сейчас совершенно случайно тему, Илья беспечно прошелся бы по его «патриотизму». Остановило его шестое чувство: говори о другом. Все равно о чем, но о другом. От Суслова исходила та ощутимая волна человеческого отчаяния, которая выдает смертников. Они сами и не подозревают о ней. Дрепт таких повидал. Они говорят и делают то же самое, что и минуту назад, но с каким-то неуместным зловещим значением. Снайпер Боря Горелик перед выходом на последнее задание чистил оптику так, точно это была сковородка с застывшим смальцем. В бою он благодаря блеску этой оптики получил в правый глаз пулю от своих же — снайпера, перепутавшего блики его СВД с биноклем моджахеда. Опытнейший сапер Реваз Беридзе, всегда учивший пополнение тому, что у сапера глаза в пальцах, проделывая проход в минном заграждении, наткнулся на первую и последнюю в своей афганской практике «растяжку». После взрыва от его тела осталось целым только «наглядное пособие» — кисти рук с черными изломанными ногтями, которые он накануне демонстрировал новичкам в качестве самого чувствительного инструмента сапера.
А что может угрожать его новому знакомому, полоскавшему служебные инструкции? И суеверного Дрепта вдруг осенило. Прослушка! В номере могла быть еще одна. Дрепт внимательно посмотрел на Суслова. Нет, не пьян. И, показав на губы и на уши, рукой описал в воздухе круг. Суслов укусил ноготь большого пальца и выбросил руку вперед: арабское «нет». Потом спросил:
«Я что, похож на идиота?»
И все же он был, как казалось Дрепту, не в себе, и это беспокоило. Другой бы сказал, был настроен на лирический лад. «Моя земля высохла, как печь…» — процитировал он, глядя в ночь, опустившуюся на Кабул. Такие мелодраматические отступления, знал Илья по своим наблюдениям, у многих предшествуют необъяснимым поступкам. Или же они признак возрастной показушности, от которой следовало вовремя избавиться. В любом случае для дела, которым занимался этот парень, он был слишком болтлив. Или же просто чего-то боялся.
На войне это не мудрено. На войне, помимо всего прочего, у каждого имелась своя персональная фобия, которой, в отличие от пайки и боеприпасов, никто с ним не делил. Например, в группе Дрепта радист Толя Андрущак деревенел при виде какого-нибудь политработника. А когда тот, не дай бог, задавал ему на политзанятиях вопрос, самый невинный: «Сколько в политбюро членов?» — радиста можно было выносить. Старший прапорщик Тарас Парахоня, в бытность гражданки водитель-дальнобойщик, вздрагивал при имени Вася. Когда он выпивал больше положенной ему нормы, ему мерещился какой-то карлик Вася, которого требовалось выгуливать. И здоровяк это делал, сгибаясь в три погибели и протягивая руку кому-то, видимому ему одному. Когда это произошло на глазах ребят первый раз, они думали, он хочет их рассмешить. И если вы хотели вызвать у Парахони вспышку необузданного гнева, достаточно было спросить его о здоровье друга Васи. Гранатометчик Давуд Уманов пугался изображения обнаженного женского тела. Вопреки отчетам дышащих бодростью военных психотерапевтов в армии вы практически не найдете человека, отвечающего стандартам здорового. Не считая взяточников. Если бы, пошутил как-то в разговоре на эту тему заместитель командира группы лейтенант Леонид Донец, душманы создали контргруппу из голой женщины, «друга Васи» и политинформатора советского толка, нашей РДГ наступили бы кранты.
Какая у него фобия, размышлял Дрепт о Суслове. Или он тоже взяточник?
2. «Не» и «ни»
В очередном облете местности Илья Дрепт не участвовал, его снова срочно вызвали в Кабул. В столичном аэропорту ожидала чмелюковская «нива», и по дороге в представительство вышколенный водитель не проронил ни слова. И только переступив порог знакомого кабинета, Дрепт понял, что подполковник сам часом раньше с самолета. Еще не успел снять цивильного костюма, только слегка распустил узел галстука. Бедолага порядочно взмок в перелете: после Москвы Кабул в это время года, как сауна. И по тому, с какой предупредительностью он пошел Илье навстречу и долго тряс руку, Дрепт, зная Чмелюка не один год, ожидал от него новостей не очень приятных.