— Эй! Что ты делаешь! Закрой сейчас же, — раздались возмущенные голоса. Пришлось закрыть дверь.
— Ты, приятель, не шали. Тут ты не в своей горнице…
Из-за печки к Юре тянулся огромный кулачище, покрытый татуировкой. Он принадлежал кудлатому молодцу, лежавшему на топчане между печкой и стеной. Там, видать, было невыносимо жарко, и парнище разделся догола, его мускулистое тело лоснилось от пота.
— Испечешься тут, забрался в пекло, — покачал головой Юра.
— Не горюй. Лучше маленький Ташкент, чем большая Колыма, — сострил запечный жилец.
За столом, протянувшимся вдоль барака, расположилась компания картежников. На кону лежала груда измятых рублевок. Засаленные карты сочно шлепали по столешнице. Лысоголовый толстяк с розовыми ушами, сладостно зажмурясь, медленно-медленно тянул одну карту из-за другой, а сзади наблюдали болельщики, затаив дыхание, впиваясь глазами в кромку карты.
— Четыре сбоку. Ваших нет!
Лысый толстяк небрежным жестом откинул карты и загреб деньги.
— Садись, сдадим, — подмигнул он Юре.
— Не заработал еще, ставить нечего…
— Подождем, когда заработаешь, нам не к спеху.
Юра лег на нары, закрыл лицо полой пальто. В голове трещало, наверно, от дыму и от непривычной жары. Юра поймал себя на мысли, что все это, может быть, сон. Еще вчера он и представить не мог, что в такой обстановке живут люди. Ни в городе, ни в деревнях ему не приходилось встречать ничего похожего. Но это, увы, не было сном. Даже сквозь полу пальто слышалось шлепанье карт о столешницу, взрывы хохота, возгласы восторга, обильно сдабриваемые матерщиной. А все это старался перекрыть густой храп соседа по нарам. Юра почувствовал себя страшно одиноким.
Утренний лесной воздух после душного барака распирал легкие, кружил голову. Юра шагал по тропке вдоль просеки, чувствуя, что с каждым движением все сильнее расходилась по жилам кровь. Снег под ногами приятно поскрипывал. Над головой, в вершинах огромных елей, слегка пошумливал предутренний ветерок. Лесорубы шли гуськом друг за другом, изредка перекидываясь словами. Тропка круто свернула в сторону, опустилась в овраг, снова устремилась на пригорок и, вынырнув из лесу на просторную поляну, исчезла среди мятого снега. Пришли в лесосеку, центр которой определяла высокая стройная ель с очищенными до вершины сучьями, укрепленная растяжками из металлического троса. Чуть в сторонке, под навесом из лапистых еловых прутьев, стояла лебедка, к ней тянулись провода от передвижной электростанции, все в снежном инее, словно в пуху. И как раз в тот момент, когда Юра остановился на полянке, электростанция загудела, и в лесу вспыхнули гирлянды мощных электрических ламп. Стало светло, будто днем. Мастер Иван Иванович коснулся метром Юриного плеча.
— Ты, слышь, иди в бригаду к Бызову, парнечок…
Оглядев фигуру юноши, мастер покачал головой.
— В пальто и ботинках, работничек…
Юра пошел к человеку, возившемуся с тросом, на которого указал мастер. Он узнал в нем того самого кудлатого молодца из запечного жилья, что предпочитал маленький Ташкент большой Колыме.
— Куда тебя, не знаю, и поставить, — скосил глаз бригадир. — Иди-ка, братец, пока в махальщики. Вон по той линии становись, девки укажут. Эй, девчата, возьмите в свою компанию, может, сгодится…
Что за специальность такая — махальщик, Юра и понятия не имел, но он послушно отправился к группе девушек у костра.
— Принимаете, красавицы?
— Мужик, вроде, ничего, как не принять…
— А чем же мне махать?
— Можешь шапкой, а то возьми прут полапистее.
— Да ты чего же, товарищ, в ботиночках? Тут не «сковородка», отморозишь ноги-то…
Юра смущенно буркнул что-то в оправдание.
Вечером, когда возвращались с работы, Васька Белый, заметив Юру, забавно вытянулся в своем овчинном архалуке.
— Как сегодня дела, товарищ уполномоченный?
Юра, весь озябший, голодный, ответил невнятно, прошел мимо. Старик неодобрительно глядел ему вслед.
— Чего бормочешь, главный диспетчер? — спросил весело Бызов. — Принимай рапорт…
Васька строго отмахнулся.
— Отдашь товарищу уполномоченному. Он меня выше. Ишь, в ботиночках, сердечный, околел, надо быть, за день-то…
В бараке картежники, окутанные табачным дымом, страдали за столом. Похоже, что они с ночи так и не прекращали игру. Лица у всех позеленели, щеки запали. У лысоголового уши вместо розовых стали сизыми и обвисли, как тряпки. Но он продолжал шлепать картами по столешнице, алчно поглядывая на кон. Игра не прекратилась даже и тогда, когда лесорубы приступили к ужину. Игроки только потеснились к концу стола.