Юра, заглянув в свой чемоданчик, обнаружил, что он пуст. Маменькины подорожники исчезли. Не раздеваясь, он лег на нары, нахлобучил шапку на лоб. В тепле заныли пальцы на ногах.
— Приятель, а приятель…
Сквозь дрему Юра почувствовал, что его дергают за полу пальто. Открыл глаза. Над ним наклонился Бызов.
— Ты что на голодуху завалился? Цыган, брат, приснится на пустое-то брюхо.
— Пусть снятся хоть сто цыганов.
Юра отвернулся, стараясь прикрыть лицо воротником. Бызов ловко подхватил его рукой за шею, посадил на нарах, сам сел рядом, сказал строго:
— Ты дурака не валяй, молодой человек. Здесь маменьки нет, чтоб за тобой ухаживала. Станешь кочевряжиться, добра не будет…
Юра с недоверием смотрел на Бызова. Кудлатая нечесаная голова, загрубелое обветренное лицо с крупным сизоватым носом, нависшие брови, татуировка на бицепсах — портрет, прямо скажем, далеко не привлекательный. Но в глазах, серых, грустноватых, Юра прочел настоящее человеческое участие. И он виновато улыбнулся. Сказал с нарочитой грубоватинкой:
— Не кочевряжусь я. Видишь, все продовольственные ресурсы…
Он присвистнул, открыв чемодан.
— Понятно. — Бызов произнес это слово так, будто иного ничего и не ожидал. — А деньжата у тебя есть? Хоть на пропитание…
— Немного есть.
— Иди сейчас же в лавку, пока не закрыли, — тоном приказа сказал Бызов, — а то утром и червячка заморить нечем будет, какой ты тогда работник…
Юра встал и вышел из барака. Бызов погрозил кулаком картежникам.
— Оставили парня голодным, псы…
Те дружно захохотали.
— Пущай ему мамка пришлет свежего…
— Опять полакомимся…
— А ты в шефы к нему записался? Ублажай его, они, чистюли, это любят…
— Он знает, чьи пятки чесать, чует, где отвалиться может…
Бызов крепко выругался, залез в свой маленький Ташкент за каленой печкой и захрапел.
Глава пятая
НЕУДАВШИЙСЯ СТУДЕНТ В ЛЕСНОЙ ДЕЛЯНКЕ
Все случилось очень просто. Папа сгоряча сказал, что теперь остается одно — идти на лесозаготовки. Юра, водивший пальцем по затускнелому стеклу, резко обернулся и устремил на отца упрямый взгляд.
— Хорошо, я пойду на лесозаготовки…
Сколько мама ни ахала, как она ни уговаривала сына не делать глупостей, тот стоял на своем. Раз так случилось, менять решения нет надобности. Он не дитя, и с ним возиться нечего. Он сам найдет свой путь в жизни…
Конечно, он не дитя. Это подтверждается и аттестатом зрелости, который мама хранит в одном из ящиков комода. Когда этот долгожданный аттестат был получен, Юре казалось, что с ним он завоюет весь мир. Но завоевать мир оказалось не так-то легко. В университет он не прошел по конкурсу. Домой вернулся удрученным.
Что же теперь делать? Мама подняла глаза на папу. Разве нельзя позвонить в архангельские институты? Можно позвонить, но ведь поздно. Мама заплакала. Все-таки отцы плохо заботятся о детях. Ну, бывают же исключения, когда приходится пренебречь кое-чем и использовать хоть раз в жизни свой вес в личных целях. Папа, когда звонил, используя свой вес в личных целях, был красным, словно рак. И ничего не получилось. Папа в душе даже был рад этому. А мама сказала, что он тряпка. Первый раз она так грубо и неумно сказала. Папа рассвирепел и тогда крикнул, что таким, как их сынок, надо не в университеты поступать, а идти на лесозаготовки.
И вот Юра на лесозаготовках.
В первом письме своим школьным товарищам он написал:
«Орлы! Здравствуйте! Поклон вам от лесоруба. Спешу сообщить, что покорный ваш слуга успел уже получить квалификацию. И какую! Махальщик. Вам и не понять, что это такое. Не тротуары на Павлиновке утюжить, не на диспутах «Есть ли счастье и с чем его едят?» позевывать, не на танцульках перед девчатами расшаркиваться, а день-деньской стоять по колено в снегу, махать рукой, либо прутом и кричать до хрипоты: «Давай вперед!», «Стоп!». Чувствуете? Чем не капитан пиратского фрегата!
Однако, братцы, грустно. Во-первых, грустно потому, что не с кем добрым словом перемолвиться: народец вокруг меня ой-ой! Во-вторых, какие бы гимны труду ни пел наш знаменитый диспутант Беляковский, оный труд отнюдь не сладок и как он облагораживает душу, не могу понять, хоть убей. Вот вам картина. Стою на своем «ответственном» посту, полной грудью вдыхая смолистый морозный воздух. Вспыхивают гирлянды электрических огней, и при их ослепительном свете я вижу, как в глубине делянки копошатся человеческие фигурки. Это наши старатели заносят металлический трос на пасеку. Не на ту пасеку, разъясняю вам, где стоят пчелиные ульи, а на ту, где беспощадный человек порушил наземь вековые ели. С тросом возятся долго. Поглядываю на лебедчика. Он сидит, безмятежно покуривая. Ему что! В овчинном, полушубке, ватных штанах и широченных валенках мороз не страшен. А я весь заколел. Пальцы ног ломит, хотя я их замотал, по совету бригадира, несколькими слоями портянки и газеты. Как видите, друзья мои, мне стала ведома здесь еще одна сторона культуры. Оказывается, газета полезна не только для повышения политического уровня, как уверял нас незабвенный комсорг Ваня Новиков, но и для согревания ног, вернее, для предохранения оных от почти неизбежного обмораживания. Полный признательности прессе, я все же не полагаюсь на нее целиком и приплясываю, разминая снег».