— Ты, Егорушка, взял бы к себе Юру. А? У тебя он бы к делу приучился, — замолвила Макора.
— Сразу так и взять, — ответил ей недовольным тоном Егор. — Уж не кажется ли тебе, что у меня рай, а у других ад. Бызов — мужик дельный, с головой и с душой. В его бригаде парнишке не хуже будет. А я по времени посматривать за ним стану, да и ты поглядывай, коли он тебе по сердцу приходится. Не пропадет, ежели у самого на плечах голова, а не пустая канистра из-под бензина. К Синякову, говоришь, пойти?.. Я бы и пошел к нему. Все-таки человек, который в былые времена учил меня уму-разуму. Да толк-то будет ли? Скорлупой какой-то покрылся Федор Иванович. В старину, бывало, ломил напролом, был прям да справедлив. И за то ему спасибо. Умел смотреть и на свои недостатки с острой смешинкой. Век не забыть, как он про свою Анфису сказал: «Не кулак, а еще похуже того…» И с Анфисой разделался, сумел. А теперь вот и новой семьей обзавелся, да еще какой семьей! А вот окостенел. Отчего с ним эта нелегкая случилась, ума не приложу.
— Просто закис он на одном месте, вот и все. Въелась в человека многолетняя привычка и верховодит им. И не может он понять, что ныне обстановка новая и условия иные, старинки придерживается. А у нас ни духу, ни уменья не хватает направить его на путь истинный. Вот и путаемся…
Егор посматривал на Макору, на ее хотя и полноватую, но все еще стройную фигуру, любовался тем, как она ловко моет и вытирает полотенцем тарелки, и усы его чуть заметно подрагивали над уголками рта.
— Ты у меня, Макора, сама философия-матушка, ей-богу, Все объяснишь, всему причину найдешь, да и вывод сделаешь. В нашем отряде комиссар такой был, да и ему, пожалуй, за тобой не угнаться. Не в рабочкоме бы тебе сидеть, а по крайней мере областью управлять…
Макора мягким движением руки легко и точно опустила тарелку на стопку посуды и, взмахнув полотенцем, ударила им Егора по широкой спине.
— Философия насмешек не терпит. Вот тебе, вот тебе, вот…
Дурашливо согнувшись, Егор закрывал голову руками и охал при каждом ударе. Потом внезапно сорвался с места, схватил Макору, поднял ее легко, до самого потолка.
— Ну, смиришься или нет?
— Смирюсь, смирюсь, не убивай…
И когда он стал тихонько опускать жену, Макора изловчилась, обхватила его шею руками и замерла, мягкая и жаркая.
Егор ввалился в кабинет к Синякову в тот момент, когда тот вел очередное телефонное наступление на районные власти, требуя у них людей. Ероша пятерней волосы, беспрестанно дуя в трубку, Синяков не принимал в расчет никаких отговорок и объяснений, твердил одно и то же:
— Мне дан план. Понятно? А без людей я план вам не выполню, значит, и мне и вам солоно доведется. Вы подбросьте мне хоть на месячишко душ полсотни, ну на худой конец недели на две. Все равно сейчас в колхозе работы не ахти что, а у нас они бы и с планом подмогли, и деньгу заколонули… Не полсотни, так десятка два на недельку прошу…
Он устало повесил на рычаг трубку, вытер тылком ладони пот на лбу.
— Здорово, Егор Павлович. Видишь, как приходится за план-то бороться…
— Вижу, крепко ты борешься, Федор Иванович.
Синяков не уловил насмешки, удовлетворенно мотнул головой.
— Приходится…
Егор сел на стул к окну, снял свой треух, положил на подоконник, расстегнул полушубок. По всему было видно, что он пришел не без дела, и Синяков приготовился его слушать, по привычке положив руки на настольное стекло. И верно. Бережной начал разговор. Начал он его так, что Синяков сразу насторожился.
— Помнишь, Федор Иванович, ты меня уму-разуму учил, ну, хотя бы в Новочистях, около поленницы… Помнишь?
— Ты к чему это? Помню.
— А к тому, что нынче мне тебя захотелось поучить. Выслушаешь ли?
— Учи, — усмехнулся Синяков, — ежели тебе приспичило стать учителем. И откуда столько ныне учителей берегся? Всем охота в просветители. Давай выкладывай.
Егор сморщил лоб, насупясь. Потом поднял голову, посмотрел Синякову в глаза.
— Видишь ли, Федор Иванович, тебя мне учить вроде и не приходится. Не я над тобой начальник, а ты надо мной. Но иной раз эту, по-военному сказать, субординацию и отбросить полезно. Неправильная у тебя, Федор Иванович, политика…
Синяков взорвался смехом.
— Даже политика неправильная. Ну, давали, направляй на путь, слушаю…
Он принял нарочитую позу усиленного внимания. Егора не обидел ни смех, ни поза Синякова. Он продолжал тем же тоном, медленно подбирая слова.