Дмитрий Иванович допил стакан, поблагодарил хозяйку, подсел ближе к Синякову.
— Федор Иванович, я с тобой хочу прямо поговорить, без всякой дипломатии. Ты старый работник, заслуженный. Но у тебя есть серьезный недостаток: ты новые масштабы старыми мерами меряешь. Заскорузлость какая-то в твоей практике, вот беда. Если ты не поймешь простой вещи, что сейчас механизированный труд пришел на смену ручному, можешь оказаться не удел.
— Так, так… Понимаю… Синякову деликатно предлагают освободить место…
— Об этом пока речь не идет. Но она может возникнуть, Федор Иванович… Так что надо, конечно, делать вывод.
Вера Никитишна вздыхала, убирая со стола посуду, поглядывала на супруга, порывалась что-то сказать, но не решалась. Наконец, она не выдержала.
— И бабы то же говорят, Феденька…
Муж не удостоил ее ответом, встал, походил молча по комнате, посмотрел зачем-то на градусник за окном.
— Раз бабы говорят, то, надо быть, правда…
Лег на кровать и повернулся лицом к стене.
Егор не напрасно вспоминал свои лыжи. Так захотелось ему тряхнуть стариной, побродить по лесным трущобам с ружьишком, что не утерпел, заказал с попутчиком привезти старые осиновые самоходы. И вот они снова в Егоровых руках, неуклюжие, смешные на вид, зато легкие и на ходьбе сноровистые. Юра от души хохочет, глядя на этот первобытный снаряд. Егор нарочито сердится:
— Ты погоди, орел, издеваться-то! Пойдем в лес, поглядишь, чья возьмет. Твои щегольские спортивные и держать-то тебя не будут на рыхлом лесном снегу, заревешь с ними, помяни меня…
— Помяну, помяну, Егор Павлович, когда вы отстанете и потеряете мой след…
Егор молчит, привязывая к носкам своих легкоступов длинные веревочки. В ватнике, подпоясанном солдатским ремнем, с ружьем за плечами, он выглядит еще молодо не по летам. Встает на лыжи бодро, скользит легко, без палок, держа в руке веревочки. Юра иронически посматривает на него, не спеша закрепляет свои лыжи, берет палки и упругим шагом пускается вдогонку. Настигает быстро и обгоняет, издали помахав рукой, Егор невозмутим. Он шествует ровно и важно, похожий на богатыря в доспехах, потому что стеганый ватник облегает его широкую грудь и спину, будто пластинчатый панцирь. Юра, балуясь, делает вокруг него петли, озорно кричит:
— Егор Павлович! Я вас, как серого волка, обкладываю…
— Смотри, чтобы не слопал тебя серый волк…
Миновали вырубки, перешли просеку, углубились в нетронутые дебри сузёмских лесов. Юру охватило особое чувство восторженной взволнованности, какое всегда испытываешь, входя в девственную тайгу. Стояла удивительная тишина, при которой чуткое ухо легко улавливает мягкий треск почему-то вдруг отломившегося сучка, шуршанье снежного комочка, падающего с ели, веселый цокот белочки на сосне, с любопытством посматривающей черными бисеринками глаз на охотника. Егор вскинул ружье.
— Егор Павлович, не надо, — умоляюще зашептал Юра, ухватив спутника за локоть.
— Ты чего? — удивился Егор, опуская ружье. — Сбил меня…
— Не стреляйте, Егор Павлович, видите, какая она изящная, беззаботная.
— Вот это охотник! Все они, белки, изящные… Значит, и стрелять нельзя?
Белочка, почуяв опасность, замерла, прильнула к сосне, но скоро успокоилась, решила закончить шелушение шишки, которую держала в лапках. Юра смотрел на нее не дыша. Егор поглядывал на Юру с добродушной насмешливостью. Белка кинула пустую шишку и с удивительной легкостью бесшумно прыгнула на соседнюю сосну.
— Ну, пойдем, охотник, — сказал Егор. — Так мы с тобой, пожалуй, домой вернемся с большой добычей…
— Да уж ладно, Егор Павлович, зачем она вам, добыча…
Егор хмыкнул, закинул за плечи ружье, скользнул в овраг. Юра со смехом за ним. Долго ходили они, пересекая снежные поляны, огибая валежник, продираясь чащобой, спускаясь на лесные речушки, застылые, запорошенные снегом, невесть откуда и куда бегущие немыслимыми зигзагами. Утомились. Близ озерка устроили привал. Развели костер. Юра старательно подтаскивал сушняк, разрубал и подбрасывал на костер. Получалось это у него не очень ловко, неумело. Егор с усмешкой посматривал на Юрины хлопоты.
— Все еще в тебе городская струнка чуется, Юра…
— Как это? — удивился тот.
— Не очень ты к лесной жизни-то приспособлен… Вишь, и на костер как накидал, погасишь, пожалуй…
Егор по-своему уложил дрова. Огонь, будто только этого и ждал, вспыхнул ярко и весело.
— Вот видишь, всему своя наука требуется, — заключил довольный Егор. И чтобы не очень обидеть Юру, добавил: — Вообще-то ты, парень, ничего, прижился к лесу…