— Обтюратор!..
Внутри футляра за специальным держателем мирно лежал обтюратор, та часть киноаппарата, которая устраняет искажения проекции на экране. Бедный механик забыл о нем.
Показ картины закончился полным торжеством механика. Зрители до полуночи сидели около аппарата, пока Митя разбирал его и мягкой тряпочкой протирал детали, слушали объяснения, не очень понимали, но были довольны и горды, что вот их сосед, недавний мальчишка, такой премудрости научился. Ручку динамомашины в тот вечер покрутили все — и ребятишки, и женщины, и старые старики, даже старухи, которые охали, крестились, брались за нее с опаской, а все-таки брались.
Глава шестая
СУД В ПОСЕЛКЕ СУЗЁМ
Бережной прожил дома с неделю. За это время он навозил домашним сена для скота, наготовил дровишек, всласть попарился в баньке. Запасясь харчами, поехал в Сузём. По знакомой дороге Рыжко бежал бойко. На развилке он повернул к котлопункту… Нет, Егор не направлял, сам меринок догадался, куда надо. В избушке было полно народу — время подоспело обеденное. Егору еле нашлось место с краю лавки. Макора носилась, как угорелая, стараясь всем подать обед вовремя. Лесорубы бодро покрикивали на нее, поторапливая.
— Ой, Макора, спать не надо. Душа пищи просит.
— Поспешай, девонька, жениха хорошего найдем.
Макора добродушно огрызалась. Она знала, что лесорубы торопят ее в шутку, так, от доброго сердца. Заметив Бережного, Макора изменилась в лице. Молча подала ему миску щей, принесла порцию жареной картошки. Улучив момент, наклонилась к нему, прошептала:
— Что ты, Егор, наделал! Тебя хотят под суд отдать.
— Меня? Под суд? — изумился Егор. — Ты, девка, в уме ли? За что под суд, я тебя еще не убил…
— Меня бы убил, так легче было, дурной… Там на тебя Синяков зуб точит.
— Угомонись. И Синякову я еще бока не наломал, не за что судить. Вот наломаю, тогда пущай…
И хоть считал Егор слова Макоры девичьей пустобайкой, а все же пока ехал от котлопункта до Сузёма, сердце беспокоилось. И оказалось, что не впустую. Едва он зашел в барак, ему сообщили, что уж на дверях столовки объявление вывешено: Бережного завтра судить будут. А тут появился и Синяков. Он поздоровался с Егором, однако руки не подал.
— Так что, товарищ председатель, соседей судить принялся? — спросил Егор, сузив глаза.
Синяков сел рядом на нары, поковырял зачем-то задоринку на доске, понюхал прозрачную смолку, приставшую к ногтю.
— Соседей ли, не соседей ли, разбирать в таком деле не приходится. Заварил кашу, так расхлебывай.
— Вот так каша, скажи на милость! Домой съездить нельзя стало. Я тебе не продавался, ты меня не покупал — и квиты. Вот тебе весь суд.
— Нет, не весь, Егор…
Бережной, по-бычьи нагнув голову, глухо спросил:
— Всерьез судить будете?
— Будем.
Назавтра к вечеру в барак, где поселился Егор, собрались лесорубы. В конце барака поставили стол, покрытый старыми газетами. Синяков встал у края столешницы.
— Граждане, давайте выберем суд.
Люди запереглядывались, барак наполнился гулом. Послышались негромкие выкрики.
— Самим и суд выбирать?
— А чего зевать, с руки разделка…
Синяков постучал по горлышку глиняного кувшина.
— Тишину прошу соблюдать, граждане. Товарищеский суд выбирать будем, свой, значит… Называйте кого…
Выбрали трех лесорубов. Они не без смущения уселись за стол. Долго спорили, кому быть председателем. Наконец, договорились. Выбранный председателем встал, неловко улыбнулся и, спохватясь, погасил улыбку, произнес:
— Так что, граждане, начнем. Дело мы сегодня будем разбирать Бережного. Егор, где ты? Встань-кось…
Егор приподнялся на нарах, как-то боком, в полуоборот повернулся к судье.
— Тут я, никуда не денусь…
— Ну, так сиди, — согласился судья, потом что-то посоображал, поморгал глазами. — Давай лучше подойди сюда, на подсудимую скамью. Про твою вину вот Синяков прочитает. Читай, гражданин председатель…
Синяков встал лицом к судьям, но так, чтобы могли его слышать и все лесорубы в бараке, развязал тесемочки у коричневой папки, достал бумагу, откашлялся. Народ притих.
— В дни поповско-кулацкого рождества, когда все лесорубы как бедняки, так и середняки, единодушно решили не выезжать из лесу и ударной работой показать, что они порвали с опиумом для народа, только подкулачники могли без зазрения совести смотаться домой и там гулять, тем самым играя на руку классовому врагу…