— Чую, не глухой.
— И вперед так не делай. Понятно? Вот и весь суд.
Вот и весь суд. Но об этом суде в Сузёме разговоров было на целую зиму. Егор ходил с опущенной головой, боялся взглянуть людям в лицо. Даже приезд Макоры не оживил его. Макора приехала рано утром встревоженная, разыскала Егора у конюшни.
— Егорушка, что суд-то?
Бережной ответил сдержанно, суховато:
— Отбрили, как положено… Общее порицание какое-то дали. Лучше бы уж посадили в холодную…
Макора пригорюнилась.
— Ой, Егорушко, а что же нынче будет с этим…
Она не смогла сразу выговорить незнакомое слово «порицание».
— Что будет? — переспросил Егор. — А ничего не будет. Все станут смотреть, как на каторжника, вот и сохни…
— Какой же ты каторжник! Ты ведь хороший…
— Для кого, может, и хороший…
Егор легонько обнял Макору за плечи. Она было подалась к нему и сразу же отстранилась, стала поправлять платок.
— А вот для тебя завсегда нехороший, — докончил Егор, вздохнув.
А она уже стала такой, как всегда, — и будто ласковой, и чуть насмешливой, — протянула руку.
— Прощевай-ко покудова, Егор. Мне некогда долго лясы точить. На склад надо еще завернуть, продукты все вышли на котлопункте.
Уехала. Егор стоял столбом и смотрел ей вслед.
— Вот девка! Пойми такую. Женишься, даст бог, сам не рад будешь.
Рыжко оглядывался на хозяина, словно недоумевая, чего же так долго он не садится на сани.
Вечером около конюшни крутился Синяков. Он явно поджидал кого-то. Только успел появиться Егор, Синяков подошел к нему.
— Бережной, я к тебе. Слово сказать.
Егор не повернул головы. Он внимательно рассматривал сухую мозоль на спине Рыжка, будто впервые ее увидел. Ответил глухо:
— Говори.
Синяков тоже заинтересовался лошадиной мозолью, потрогал ее пальцем.
— Сердишься, поди? — спросил он тихо и сам же ответил: — Как не сердишься. А я ведь не по злобе…
Егор не спеша распрягал Рыжка: растянул супонь, вывернул дугу из гужей, освобождая чересседельник, держал в руке конец оглобли.
— Ты вот что, Синяков, оправдываться тебе нечего. Тебя никто не судит. А меня уж судили… Выдюжу как-нибудь, ладно. Только с тобой, Синяков, лучше бы нам не видеться…
Забрав сбрую, он повел Рыжка в конюшню.
Синяков постоял, подумал, для чего-то потрогал оглоблю Егоровых саней, торчащую вверх, и пошел в поселок. Длинные полы его казакина хлопали по голенищам валенок. Может, поэтому Синяков сильно раскачивался на ходу. Егор с сенника увидел долговязую фигуру председателя, подумал: «Нескладно у меня выходит. Вот и этого обозлил. А зачем? Сам ведь виноват. Была нужда уезжать из лесу. Эка сладость дома! Кто хошь будь на месте Синякова, по головке не погладил бы. Это да…»
Егор машинально сбросил вниз охапку сена, помедлил, сбросил другую.
«А мне что — кланяться ему, пощады просить? Того недоставало! Не старый режим, а он не волостной старшина. И я не верноподданный…»
Егор набрал еще охапку сена, стал спускаться по лестнице.
«Ишь как получается — заколдованный круг. И не разберешься. Ну да ладно, что было, то было, обратно не вернешь…»
Аккуратно сложив сено в ясли Рыжка, Бережной подмел голиком вокруг сенника, припер дверь в конюшню колышком, Опять взглянул на поселковую улицу. Синякова там уже не было. На сугробы поперек свежемятой дороги падали желтые полосы света из барачных окон. Трусящая рысью вдоль улицы лошадь с дровнями то ныряла в сутемень, то появлялась на свету.
— Поздно уж стало, — вздохнул Егор, постоял около угла конюшни и направился в барак.
Глава седьмая
ТАЙНЫ КОЖЕВЕННОГО РЕМЕСЛА
Весной Егор вернулся из Сузёма. Приехал домой и Митя. Умывшись и причесав непослушные вихры, он сидит на лавке у стола, довольный первой поездкой по деревням. Рассказывает о своих впечатлениях. Ему приятно, что домашние нынче относятся к нему по-иному. Вот и дядя Егор сидит напротив, с другой стороны стола, и смотрит на племянника уважительно, уж не как на мальчишку, а как на взрослого и стоящего человека. Митя старается держать себя солидно, с достоинством, положенным механику. Стремясь выражаться проще и доступнее, он снова и снова рассказывает дяде о принципах действия киноаппарата. Ничего в нем нет ни волшебного, ни таинственного, а все основано на законах механики и оптики. Егор понимает премудрости киномеханики не очень, но делает вид, что понимает. И под конец все подытоживает одной фразой.