— Удивление какое! Выдумают же…
Помолчали. В избе тихо. Только негромко посапывает Митина мать в закутке да за печкой шелестят тараканы на стене.
Егор снял со спицы свою шапку, но не надел, а мял в руке. Видно, хотел что-то сказать, да не решался. Митя вопросительно посмотрел на дядю.
— Митюша, ты мне дай-ко совет, — сказал Егор, опустив глаза. — Как ты думаешь, стоящее заделье кожи дубить?
— Кожи? — Митя явно озадачен. — Я, дядя, в кожах не разбираюсь. Всякая работа…
— Вот ежели я чан заведу, буду шкуры квасить и кожье выделывать…
— Да ты умеешь ли?
Егор мнется, теребит мочку уха.
— Научусь…
Митя смотрит на дядю и начинает понимать, откуда дует ветер. Он кивает головой.
— Научиться всему можно. Что ж, если ты пойдешь в колхоз, там кожевенное дело наладишь, неплохо будет. Крестьянам кожи нужны. Думаю, мысль правильная, — говорит Митя, постукивая пальцами по столу.
— Так… Ну ладно, посмотрим…
Егор натягивает шапку, встает.
— Ты завтра в потребилку хотел идти, — говорит Митя, провожая дядю. — Пойдешь, так кликни, мне тоже надо, керосину у матери не стало.
Племянник с дядей идут по селу мимо поповского дома. Там слышатся песни, пьяные выкрики, топот.
— Ишь, батя празднует, — усмехается Егор и останавливается, заслышав стук в раму. — Нам, что ли, стучат?
С крыльца скатывается отец Евстолий, круглый, наливной, как яблоко, немножко под хмельком.
— Егор Павлович, зайди ко мне, милости прошу.
Бережной разводит рукой, в которой держит керосиновый бачок на веревочке.
— Благодарствую, отец Евстолий. Видишь, я в лавку отправился.
— Ничего, ничего, ты уж зайди, не куражься. Не обижай отставного попа…
Егор вопросительно смотрит на племянника. Тот чуть заметно пожимает плечами.
— И вы, молодой человек, зашли бы, — кланяется поп. — Я зла на вас не несу, понимаю…
— Нет, спасибо, — с достоинством отвечает Митя. — А ты, дядя, если хочешь, иди, я подожду у крыльца.
Дядя ушел. Митя стоит в сенях, поеживаясь от холода. Вдруг дверь распахивается и появляется ражий детина с глазами навыкате, с мокрой реденькой бороденкой, в которой застряли крошки и кусочки рыбы. «Да ведь это пустынский поп Сергий», — узнает Митя, и ему становится не по себе. Поп пьян и шатается. Подходит к Мите, покачнувшись, опирается на его плечо, смотрит в упор.
— Вы, что ли, редактор стенгазеты? Да?
— Да, — отвечает Митя, пытаясь отстраниться.
— А я поп Сергий, которого ты прохватил. Чуешь? Тот самый поп…
Мите вспомнилась заметка. В ней пустынский пастушонок писал, что их грубый и хамовитый пастырь не скрывает своей неприязни к советской власти. В проповедях с церковного амвона он ругмя ругает нынешние порядки, утверждая, что все проводимое властями противно богу и на руку сатане. В одной из проповедей он убеждал верующих, что скоро наступит кончина мира. Заметка едко высмеивала отца Сергия и заканчивалась так: «Отец Сергий орав. Кончина мира, действительно, скоро наступит. Но это будет кончина мира поповского». Вспомнив это, Митя улыбнулся. Поп помахал волосатым пальцем перед Митиным носом.
— Ты должен извиниться. Слышишь, редактор? Передо мной, перед попом… А? Что? Ты еще жидок, молокосос, против меня тягаться. Поп я, так что? Ты думаешь, у меня защиты нет?
Сергий загнул широкие рукава лиловой рясы.
— Есть у меня защита. Сам председатель исполкома — мой племянник. Я ему написал: «Желторотые обижают». Да… Он говорит: «Не смеют! Приму меры». Извиняйся, пока не поздно.
Он попытался схватить Митю за ворот.
— Вы ко мне не прикасайтесь, подальше руки, — сказал Митя. — Вы пьяны и мелете чепуху. Никто перед вами не станет извиняться.
— А! Не станет! — отец Сергий качнулся вперед, замахнулся кулаком и вдруг сник, лицо сморщилось, он всхлипнул.
— За что вы, молодой человек, обижаете бедного попа? Что я вам сделал? Вы уж вперед меня не трогайте. А племяннику я напишу, чтобы он не сердился на вас…
Это навязчивое упоминание попом племянника Мите показалось подозрительным. Запугать батя хочет. Ишь, нашел племянника!
— А как его фамилия? — спросил Митя.
— Фамилия? Говоришь, фамилия…
Видно, не запомнилась бедному попу фамилия председателя исполкома, и поэтому он рассвирепел, замахал кулаками, но задерживаться не стал, пошел в дом. С порога погрозил Мите.
— Я тебе покажу фамилию!
Только отец Сергий исчез, появился Харлам Леденцов. Жесткая его шевелюра была взлохмачена, глаза мутные, бабочка усов сердито взъерошена. «Этот схватит — и пискнуть не успеешь», — подумал Митя. А Леденцов прямо к нему.