— Нет, с Ефимом его мешать не придется, хоть и обдуряют мужика эти богомолы…
По первопутку Егор вывез дрова, сложил их у сельсовета, постучал Синякову в окно.
— Принимай.
Федор Иванович жестом руки показал, что принимать не к чему, заходи, мол, получай расчет. Егор неумело расписался в ведомости, получил деньги у счетовода. Синяков спросил:
— В колхоз-то не вступил еще, Егор?
— Пробовал, не принимают, — ответил Бережной, засовывая деньги в карман.
— Как так?
Синяков даже привскочил на стуле.
— А так, — равнодушно ответил Егор. — Мерина приводил — не берут. Говорят: пиши прошение. А какой я писака? Лучше уж я на лесозаготовки поеду. Там привычнее. Мое дело топором махать, а не прошения писать…
— И мудренастый же ты мужик, леший с тобой, — хлопнул Синяков ладонью по папке, встал, шагнул по скрипучим половицам. — В лес задумал — поезжай, дело нужное, государственное. А хозяйство все-таки пусть в колхозе будет. Вон Кеша накатает тебе заявление, коли хошь…
— Эй, берегись!
Егор, вытирая рукавицей пот с лица, наблюдает, как сосна со свистом валится в снег, высоко подбросив сверкающий белым обрубом комель. Снежная пыль столбом взвивается вверх, с головы до ног осыпает Егора и Ваську Белого. Оба они отряхиваются, как куропатки, и начинают обрубать сучья.
— Ничего лесина, полкуба будет, — говорит Егор.
— Кабы полкуба, — не верит Васька. — Эдак с дюжину лесин чикнули бы — и, глядишь, норма.
— Силен, с дюжинку… А не хошь два десятка?
Егор ловким ударом топора счищает несколько сучьев подряд. Топор у него, будто играючи, скользит, позванивая, с той и другой стороны ствола, сучки срезаются легко и ровно. Васька старательно отрубает вершину, пыхтя, оттаскивает ее в сторону.
Облюбовав новую сосну, Егор с минуту смотрит на нее, обходя кругом. Кивает Ваське. Тот срывается с места, пляшет около ствола, отаптывая снег. Егор неторопливо берет пилу, пробует большим пальцем зубья, прищурясь, проверяет их развод. Все в порядке. Оба лесоруба сгибаются перед комлем дерева в три погибели, делают запил. Направляемая твердой Егоровой рукой, пила ходит ровно и свободно с характерным мягким шуршанием. Поглядеть со стороны — не работают, а играют. Но какова эта игра, подтверждает парок, что вьется от сгорбленных спин. Кончив запил, Васька сощипывает с редких волосков своей бороденки ледяные сосульки, морщится. Егор легонько покрикивает на него, мол, некогда канителиться. Васька, тряся мотней, бежит за колом, упирается в ствол подпиленного дерева, помогая ему правильно упасть.
Когда Егор приехал в Сузём, десятник Иван Иванович, отводя ему делянку, объяснял строго:
— Три плотных кубометра — норма. Понятно? Не дашь нормы — не выходи из лесу. Так? Делянку я тебе отвожу баскую, не сосняк, а ровная конопля. Ясно?
— Вроде ясно, — хмыкнул Егор. — Нам норма ни при чем, хоть плотная, хоть рыхлая, все одно…
— Как так ни при чем! — возмутился десятник. — Ты, браток, шутки не шути. В лес приехал, не куда-нибудь, понимать должен. И никакой рыхлой нормы не бывает. Бывает складочный и плотный кубометр, по техминимуму. Сообразил? Да где же, ты техминимума-то и не нюхал.
— Понимаю, — добродушно сдался Егор. — Ты уж тут считай, как знаешь, на то тебя и начальством поставили. А мое дело лес рубить… Вот напарника бы найти…
Десятник склонил голову набок.
— Возьми-ко вон Ваську Белого, никто беднягу не принимает в напарники. Возьми. Пара вас будет добрая — Васька и ты.
Лес. Бескрайний и дремучий, шумел он в непогодь, в ведро стоял заколдованно тихий, манил охотника, да грибника, да ягодника. И те бродили по недальним закрайкам. Лишь смельчаки рисковали углубляться в замшелые суземы, где только леший с филином перекликаются по ночам. Берега славных северных рек Двины и Печоры, Вычегды и Сухоны, Юга и Лузы сплошь заросли лесами. В боровых чащобах тянутся к солнцу стройные, как свечки, сосенки, в низинках — ель, прямая, ровная, без сучка, без задоринки. Обороняется северный мужик от леса. Рубит его на постройку домов, обширных пятистенков, без нужды и надобности часто двухэтажных. Разделывает он лес на дрова, катит новины под лен, дерет бересту на туески, лыко на лапти, щепает дрань для лукошек, выдирает мягкий и тонкий сосновый корень, чтоб плести корзины, скоблит веснами с нежных сосенок сок — сладковатую заболонь, желанное деревенское лакомство, да все это будто малая царапинка на огромной медвежьей лапе. Матерые леса стоят нетронутыми, вековые деревья, перестояв, падают, обрастают мохом. И попробуй проберись в исконную таежную глушь — трухлявые валежины, костры бурелома преградят путь, не пропустят. И не все глубины лесных трущоб изведаны, не все, далеко не все запасы леса просчитаны дотошными таксаторами. Сколько древесины гибнет зря, без пользы для человека, поди узнай!