Стоял бы он так, наш северный матерый лес, неприступным и диким, да пришла пора и для него. Стройкам страны понадобилась деловая древесина, государству потребовалась валюта. И назвали лес зеленым золотом. И объявил себя наш Север валютным цехом страны. Весь необъятный край покрылся сетью лесопромышленных хозяйств. От речных берегов через нетронутые трущобы стали прокладываться лесовозные дороги, сначала простые конно-санные, потом снежно-балочные, ледяные, а затем тракторные и узкоколейные железные дороги.
В ту пору, когда Егор Бережной с Васькой Белым взялись за ручки пилы, в Сузёме появились первые тракторы и сам этот лесной поселок получил горделивое имя тракторной базы. Егор немало чертыхался, усмиряя Рыжка, напуганного трескотней невиданных машин. И он же от души восхищался, глядя, какой возище тащила играючи эта окаянная машина.
— Фу ты, орясина проклятущая! Штабель какой прет. Нам бы с тобой, Рыжко, за год не перевезти.
С появлением тракторов потребовалось усилить валку леса и подвозку бревен из лесосеки на верхние катища. В делянках стало людно — понаехали крестьяне из всех окрестных деревень. И не только мужики, привычные к топору и пиле, а и женщины, ловкие искусницы за прялками да кроснами, лесорубы же никудышные, с коими горе одно, а не работа. Были тут слезы, ругань, укоры, обиды — от этого штабеля на катищах не прибывали. Бережной посмеивался, глядя на всю эту возню — ему до нее нет дела. Он в свою делянку приходит первым, а уходит из делянки последним. Весь день сгибается у соснового комля до того, что Васька Белый под конец застонет.
— И чего ты убиваешься так, Егор! Кубышку медяками набивать будешь?
Бережной, с удовольствием распрямляя спину, шлепает Ваську рукавицей.
— Не ной. Робить так робить, носом шишки околачивать нечего. Давай-ко закусим…
Он усаживается на ворох прутьев, будто на пружинистый матрац, достает краюху хлеба, берестяную, плетенную в виде лаптя солонку, густо посыпает хлеб солью. Ест молча, медленно и, пожалуй, даже торжественно. Поснедав, собирает крохи с тряпицы в ладонь и отправляет в рот.
— Никому мы с тобой, Васька, не нужны, — говорит Бережной, как бы продолжая вслух свои раздумья. — А ежели и нужны, так чтоб от нас выгоду иметь. Чуешь? Так уж мы лучше будем свою выгоду блюсти…
Он встает, затягивает кушак, берется за пилу.
— Что зароблю, то мое. И никому я своего не отдам…
Идет к дереву.
— Хрястаю, да знаю: в свой карман. Вот как. Примемся-ко, Василий…
Глава пятнадцатая
ПСАЛОМЩИК ЧИНИТ СЕННЫЕ ВИЛЫ
Вечером, крадучись по задворкам, к Платониде пришла Анфиса. От ветру ли, от скорой ли ходьбы ее белое крупитчатое лицо в алых пятнах, грудь ходит ходуном. Нервно перекрестясь, подошла к Платониде под благословение. Та в душе удивилась: такого еще не случалось, чтобы председателева женка благочестие выказывала. Но виду не подала, смекнув, что такое не напрасно и Платонидиному козырю в масть.
— Приходи-ко, девонька, со Христом-спасителем, — пропела Платонида, осенив гостью щепоткой. — Садись-ко да хвастай.
Анфиса обвела горницу взглядом, чтобы удостовериться, нет ли кого лишнего, и зашептала прерывисто, торопясь:
— К тебе я, Платонидушка, прости ты меня ради господа. Грешница я, из-за своего-то не молилась и приношений не делала, вид показывала. Теперь уж все равно, откроюсь, замолю прощение. Федюня-то мой, сама знаешь, еретик неверующий, из-за него и я… Только нынче мне до него дела нет, опостылел он. Каюсь, каюсь, помилуй ты меня, грешницу…
Хозяйка, поджав губы, слушала сбивчивые излияния, силясь уловить в них суть. Догадки одна за другой быстро сменялись в ее голове: «Поссорились опять. Стукнул, может? Али и впрямь он к другой переметнулся, лопнуло терпенье. А то, чего доброго, не она ли сама с другим снюхалась?» Платонида не перебивала, дала Анфисе выговориться до конца. Из путаного рассказа поняла одно: у председательши с мужем нелады. Она пришла за Платонидиной помощью. Надо не упустить случая…
— Садись, девонька, да успокойся, — медвяным голосом сказала Платонида, смахнув с лавки пыль передником. — Царь небесный милостив и незлобив, он все прощает, ежели к нему прибегают с верной душой. Чую, у тебя горькая напасть. Рада тебе помочь, помолясь и припадя к стопе всевышнего. А что ты грех на душу брала, бога гневила, показывала себя неверующей, так это замолить можно, постом, да усердием, да благими делами умилостивить страстотерпца и заступника…