— А не съездить ли кому-нибудь, братцы, к Чуренкову. Может, посмотрели бы — пошло дело…
— Поезжай. У него там, поди, сахар. Чудеса в решете. Шевельнет пальцем — и елка на боку, — съязвил Фереферов.
— Можно бы и съездить, вреда не будет, — неуверенно поддержал Пашу Сеня Некрасов.
Несколько раз возобновляли ребята разговор об этом. Сошлись на одном: пусть Паша поговорит с рабочкомом. Если поддержат, отчего не съездить. В рабочкоме Пашу поддержали. Дали немного денег на дорогу. Ребята тоже раскошелились малость. Паша повеселел.
— Вы, братва, тут без меня не рассыпайтесь. Уж дотяните как-нибудь…
До Ханюги Паша еле добрался через неделю, измученный, голодный, с обмороженным кончиком носа. Пробирался где пешком, где на попутных лошадях. Ночевать приходилось как попало, иной раз прямо в лесу, у костра. Обтрепанный, неумытый, с распухшим носом, он выглядел похожим на бродягу. В Ханюге с трудом нашел ночлег. После подозрительных взглядов и расспросов хозяев улегся спать на лавке близ самой двери. И проспал беспробудно чуть не сутки. Проснулся, когда хозяйка затопляла маленькую печурку, чтобы под вечер, к приходу хозяина из делянки, было тепло в избе.
— Здоров спать-то, — приветствовала она Пашу. — Али уходился крепко?
— Был грех, — позевывая ответил он.
Пришел хозяин, стали ужинать, позвали и Пашу Пластинина.
— У тебя, брат, завтрак еще, — пошутил хозяин.
— А я уж забыл, когда завтрак, когда ужин, — усмехнулся Паша.
— Да, издалека ты путешествуешь. Небось, по важному делу?
Глаза хозяина испытующе ощупывали незваного гостя. Паше не хотелось говорить о цели своего путешествия. Здесь, в Ханюге, она вдруг стала казаться ему несерьезной, легкомысленной. Засмеют еще. Он начал не очень складно толковать о комсомольском поручении — будто послала его ячейка ознакомиться с опытом работы комсомольцев Ханюги.
— Из Сузёма? В Ханюгу? Пешком? Ну-ну! — покачал головой хозяин и больше расспрашивать не стал.
Паша чувствовал, что ему не верят. Краснея, он распорол зашитый внутренний карман пиджака и показал комсомольский билет. Хозяин успокоился. Разговор пошел лучше. Паша выяснил, где делянка Чуренкова. Хозяин об этом лесорубе отозвался хорошо.
— Мужик работный, и голова на плечах. Какой он из себя? Да обыкновенный, небольшого роста, коренастый. С лица? Чего ж с лица! И нос и рот на месте, без финтифлюшек. Для чего тебе дался Чуренков? Он ведь не комсомолец…
— Это я так, к слову, — смутился Паша. — Человек-то он известный. У него, говорят, бригада хорошая…
— Головастый парень, верно…
Хозяин, видимо, сам знал Чуренкова понаслышке.
Участок Щепки, где заготовлял лес Чуренков со своей бригадой, Паша назавтра разыскал. Добрался и до делянки, но к бригадиру сразу не пошел, а стал наблюдать со стороны. Смотрел час, смотрел два, уж начали зябнуть ноги, а ничего особенного высмотреть не мог. Трое мужчин и трое женщин работали не спеша, с отдыхом, перебрасывались шутками, временами слышался смех, прозвенела короткая частушка. Который же Чуренков? Тот, в буденовке, что подпиливает деревья? Нет, говорят, Чуренков приземист и кряжист, а этот сухощав и высок. Да и с лица вроде не русский. Может, так издали кажется? А не этот ли, с зеленым шарфом на шее? Вон сейчас раскряжевывает дерево. Он? Моложав, вряд ли. Так вот же, с девчатами сучья обрубает. Правильно, он — и невысокий, и плотный. Только зачем бригадиру становиться за сучкоруба? Нехитрая эта работа, справится с ней и девчонка…
Приспела пора завтракать. Девчата развели костер. Лесорубы уселись в кружок. Паша подошел к ним.
— Хлеб да соль.
— Присаживайся, гостем будешь.
Лесорубы оглядели незнакомого. Без инструмента, с припухшим носом, странноватый человек.
— Куда дорогу направляешь? — спросил скуластый в буденовке грубоватым баском.
— Чуренкова ищу.
Все повернулись к тому загорелому, коренастому, что с девчатами обрубал сучья. Он встал, держа в одной руке цигарку, в другой кисет.
— Это я. Закуривайте.
И протянул кисет. Паша взял, долго свертывал цигарку, не зная, с чего начать разговор, чтобы не получилось смешно. Чуренков выручил сам.
— Вижу, издалека. Наверно, «секрет» узнавать?
Паша, прикуривая, излишне усердно тянул дым, закашлялся.