Старые бараки все переполнены, а люди прибывают и прибывают. Все больше женщины. Галдят, суетятся, ссорятся — ничего, уживутся как-нибудь. Был бы народ, а дело постепенно пойдет. Как-то после полудня в окно постучал Васька Белый.
— Товарищ начальник, тебя Ваня-мастер зовет.
— Какой еще Ваня-мастер?
— Ну, Иван Иванович, неуж не знаешь? Говорит мне: «Пулей, Васька, лети, дело-то срочное, все равно будто военное. По ихнему-то, по-фронтовому, чепе называется. Меня хоть и не взял военком, обманул, едри его корень, да я маленько-то смыслю, как чего по-фронтовому называется…»
— Да что случилось-то? Болтаешь зря…
— И вовсе не болтаю, спроси кого хочешь, все скажут, что я даже устав нутряной службы, почитай, наизусть выучил. Боевой устав пехоты, было, начал зубрить, да очки сломались, надо бы склеить стеклышки-то. У тебя, Синяков, нету клею для стекольного склеивания?
— Нет у меня клею. А ты говори, в чем там дело.
— Дело-то? А в чем, видишь ли… Баба тут приехала одна, сезонница, с ребятами…
— С какими с ребятами?
— Да со своими. Двое у нее, один-то уж годиков четырех, а другому и двух нет…
— Что еще за фокусы!
Синяков крупным шагом двинулся по поселку. Завидя его, встречные улыбались, а миновав, прыскали. Новость распространилась уже по всему поселку: «Ребятишек на лесозаготовку повезли…» Васька Белый, семеня за Синяковым, пытался, забежав сбоку, что-то ему толковать, но тот отмахивался, и Васька делал обиженное лицо.
У входа в барак толпились женщины, стрекотали. При виде Синякова примолкли.
— Что у вас там? — спросил начальник.
— Семейства прибавилось…
— Уж и малышня в лес поехала.
— Скоро и грудные младенцы, наверно, будут кубики давать…
В бараке на топчане важно восседали, болтая голыми ногами, двое малышей, похожих один на другого, с носами картофелиной. Мать суетилась около них, перебирала какие-то тряпки, чего-то укладывала, другое развертывала.
— Здравствуйте, мамаша! — сказал Синяков.
Она от неожиданности охнула, обернулась.
— Здравствуйте… И смутилась.
— Извините уж меня. Я тут со своими «мужиками»… Подвинься-ка, Мишенька, дай место дяде сесть…
Мальчик послушно подвинулся по топчану. Синяков постоял в нерешительности, потом сел.
— Ну, давай знакомиться, приятель. Тебя, значит, Михаилом величают. А тебя?
— Меня Владиком…
— Привет Владику, — Синяков протянул ладонь. Малыш со всей серьезностью положил на нее свою ручонку.
— Вот и добро, теперь знакомы будем. Вы что, лес заготовлять приехали?
— Мама будет заготовлять, а мы будем жить, — ответил Миша.
— А у меня будут кубики, — добавил Владик.
— Толковые мужики, — засмеялся Синяков и, обращаясь к матери, спросил:
— А у вас что — дома не с кем их оставить?
— Да кабы было с кем…
— Веселенькое дельце! Что, Иван Иванович, делать-то будем?
Мастер стоял в сторонке, молчал с видом полного недоумения. На вопрос начальника он только повел плечом, дескать, мое дело десятое, я мастер леса, а не нянька. Синяков подошел к нему, сказал тихо.
— Вот что, надо попросить Макору Тихоновну, чтобы их в садик устроила. И придется поискать, нет ли где отдельной комнатушки, не жить же им тут, в общем бараке…
В старых мужних шапках, в заношенных до дыр полушалках, в пестрядинных сарафанах старинного домашнего тканья, уже видавших виды, в ватниках, будто в гофрированных латах, бродили они в делянках по пояс в снегу, скопом кидались к упавшей лесине и терзали ее сучья с яростью неуемной, накатывали бревна на сани то с песнями, то с плачем, разводили костры и у огонька судачили, перемывая косточки дальним и ближним. Поселковых женщин, знакомых с лесным производством, пришлось поставить бригадирами, а некоторых и мастерами. Даже Машенька нашла себе дело в делянке: она стала раскряжевщицей, потому что, как утверждает Иван Иванович, во время своего болваночного промысла она дотошно проштудировала инструкцию и нынче знает сортименты, почитай, лучше всех в Сузёме. Показывая, как разделывать поваленное дерево, Иван Иванович не без удовольствия спрашивал Машеньку: