Приказчик бросился вон, продираясь сквозь занавесь корней. Издали донесся его голос:
— Нет-нет, ваша идея сулит крупные неприятности… Следует немедленно ее похерить…
— Прошу вас, Ноб Киссин-бабу!..
Полетт очень рассчитывала на эту встречу, но теперь поняла, что план ее рухнул. Губы ее задрожали, на глаза навернулись слезы; и тут вновь заколыхались корни, трещавшие под натиском приказчика.
— Послушайте, вы же забыли поведать мне о шалостях хозяина, — робко сказал он, теребя бахрому дхоти.
Полетт торопливо промокнула глаза, придав голосу жесткость:
— Ничего я вам не скажу! От вас ни помощи, ни толку!
Ноб Киссин задумчиво сглотнул, отчего кадык его дернулся, точно поплавок.
— Кажется, есть один способ, — наконец вымолвил приказчик. — Но воспользоваться им крайне трудно, ибо он предполагает массу ухищрений.
— Неважно! — загорелась Полетт. — Что нужно сделать? Рассказывайте!
Город шумно отмечал череду праздников, и потому лагерная тишина казалась еще невыносимей. Подоспел Дивали[107], переселенцы зажгли пару-тройку ламп, однако веселее не стало. Об отправке известий не было, но каждый день лагерь будоражили новые слухи. Иногда никто, кроме Дити и Калуа, не верил в корабль, что куда-то их повезет. Все это вранье, говорили люди, лагерь этот — просто тюрьма, где все мы сдохнем, а трупы наши разрежут на куски, что пойдут на корм господским собакам или наживку для рыбы. Зачастую слухи эти распускали зеваки, слонявшиеся у ограды, — лоточники, бродяги, ребятня и прочие, в ком гирмиты разжигали ненасытное любопытство. Порой они часами разглядывали переселенцев, как зверей в клетке, да еще и подзуживали: че не сбежите-то? Валяйте, мы поможем! Иль не понимаете: здесь только и ждут, когда вы передохнете! Чтоб продать ваши трупы!
Если кто-нибудь пускался в бега, эти же зеваки его и ловили. Первым попытался удрать седоватый мужичок из Ары, слегка слабый на голову, — едва он перелез через ограду, как доброхоты его сцапали, связали и отволокли к вербовщику; за усердие им выдали ничтожную награду, а неудачливого беглеца избили и на два дня оставили без кормежки.
Городская жара и влажность усугубляли ситуацию — многие хворали. Одни поправлялись, а другие вроде и сами хотели умереть, так их истомили ожидание, слухи и тревожное чувство пленения. Как-то раз один парнишка впал в горячку; совсем еще юнец, он носил длинные, посыпанные пеплом волосы — говорили, его выкрал, а потом продал в гирмиты садху[108]. Парень метался в жару, рычал и стонал, изрыгая проклятья. Переселенцы бросились за помощью к караульным, угощавшимся кокосовым самогоном, но те и бровью не повели. Мальчишка вопил всю ночь, а к рассвету уже остыл. Смерть его вызвала у охранников несравнимо больший интерес — они тотчас унесли тело, сказав, что сожгут его на погребальном причале. Но кто знает, что с ним сделали? Гирмитов на похороны не пустили, а потому никто из них не мог возразить лоточнику, нашептавшему сквозь ограду — мол, парня-то вашего вовсе не сожгли, а просверлили ему в башке дырку и подвесили за ноги, чтоб вытекло мозговое масло.
В противовес слухам и дурным знакам переселенцы говорили о богослужениях, которые устроят в день перед отплытием, вспоминали пуджи и намазы, отрывки из Корана, «Рамачаритаманасы» и «Алакханда»[109]. Люди горячо обсуждали ритуалы, словно им уже не терпелось их совершить, однако горячность эта была продиктована страхом перед путешествием; во всех жил глубинный ужас сродни тому, когда тянет забиться в угол, ткнуться лицом в колени и что-нибудь бормотать, лишь бы не слышать голоса, звучащие в голове. Так было легче — подробно обсуждать обряды, расписывая их по минутам и сравнивая с богослужениями из прошлой жизни.
Когда день настал, все было не так, как ожидалось, и единственным дурным знаком стал внезапный приезд в лагерь приказчика Ноб Киссина-бабу, который заперся с охранниками в их хижине. Потом переселенцев согнали на поляну, и дуффадар Рамсаран-джи сообщил, что отныне и до прибытия на Маврикий, где их распределят по плантациям, они переходят под опеку других охранников и надсмотрщиков, которые уже на борту и проверили готовность судна к приему путников. Отправка завтра. Свою речь он закончил пожеланием мира и счастья в новом доме и обещанием помолиться Богу Переправы за благополучие путешествующих: Джай Хануман гьян гун сагар…
107
Дивали — один из главных и любимых индийских праздников, «Фестиваль огней», который символизирует торжество света над тьмой; отмечается в конце октября — начале ноября и длится пять дней.
108
Садху — индийские отшельники, почитаемые святыми; живут в скитах, раскрашивают лица, посыпают себя пеплом.
109
«Рамачаритаманаса» («Океан деяний Рамы») — эпическая поэма индийского поэта XVI в. Тулсидаса (1532–1623). «Алакханд» — одна из первых поэм на хинди (XII в.), состоящая из баллад, в которых рассказывается о подвигах братьев-героев Ала и Удала.