Нахмурившись, Захарий вгляделся в его лицо:
— Кто вы? Ваш голос кажется знакомым, но, признаюсь…
— Меня зовут Нил Раттан Халдер. Если помните, полгода назад вы обедали на моем… тогда моем… плавучем дворце. — Впервые за долгое время Нил говорил с посторонним человеком и, опьяненный радостью, мысленно перенесся в свою зеркальную гостиную. — Если мне не изменяет память, вас потчевали утиным супом и жареными цыплятами. Прошу прощенья за этакие детали, но с недавних пор я часто думаю о еде.
— Мать честная! — изумился Захарий. — Вы раджа… как его…
— Вы не ошиблись, сэр, — поклонился Нил. — Верно, я расхальский раджа. Но, как видите, обстоятельства мои весьма изменились.
— Я понятия не имел, что вы на борту.
— Я тоже не был осведомлен о вашем присутствии, — усмехнулся Нил. — Иначе непременно послал бы вам свою карточку. Почему-то я решил, что вы уже вернулись в родовое поместье.
— В поместье?
— Ну да. Вы же родня лорду Балтимору, не так ли? Или я что-то путаю?
Нил сам поразился, до чего легко и приятно было вновь окунуться в великосветскую болтовню. Доступная, эта маленькая радость была мелочью, а сейчас казалась жизненно необходимой.
— Наверное, вы запамятовали, — улыбнулся Захарий. — Я не барских кровей, и поместья у меня нет.
— По крайней мере, в этом мы с вами схожи, — откликнулся Нил. — Мое нынешнее достояние — параша и ржавые кандалы.
— Но что произошло? — спросил Захарий, удивленным взглядом окидывая Нила от татуированного лба до босых ног.
— Долгая история, мистер Рейд. Скажу лишь, что по решению Верховного суда мое поместье перешло к вашему хозяину мистеру Бернэму.
Захарий присвистнул:
— Сочувствую…
— Я лишь еще одна жертва насмешницы Судьбы, мистер Рейд. — Вспомнив об А-Фатте, который молча стоял рядом, Нил смущенно встрепенулся: — Извините, мистер Рейд, я не представил вам своего друга и коллегу: мистер Фрам-джи Пестон-джи Модди.
— Как поживаете? — Захарий чуть было не сунулся с рукопожатием, но субедар, чье терпенье лопнуло, ткнул китайца палкой в спину:
— Чал! Хат! Пошевеливайтесь! Оба!
— Приятно было повидаться, мистер Рейд, — морщась от тычков, сказал Нил.
— Мне тоже…
Но, как выяснилось, встреча доставила лишь неприятности и Захарию, и узникам. Нил заработал оплеуху субедара.
— Думаешь, удивил, если пару слов вякнул по-аглицки? — прорычал Бхиро Сингх. — Ужо я поучу тебя аглицкой речи…
А Захарий получил выговор от мистера Кроула:
— Что это за треп с осужденными?
— С одним из них я был знаком. Что мне оставалось? Притвориться, будто его не существует?
— Именно. Притвориться, что его нет. Нечего якшаться с острожниками и кули. Субедару не по нраву ваши замашки. Да и вы сами. Сунетесь еще раз, огребете по полной. Я вас предуведомил, Хлюпик.
Встреча Захария с узниками имела еще одного свидетеля, на которого она произвела неизгладимое впечатление. Утром Ноб Киссина Пандера разбудило мощное пророческое бурчанье в животе. Естественно, это не прошло мимо внимания отзывчивого на знаки приказчика, ибо колики не объяснялись одной лишь качкой — брюхо сводило так, будто в нем намечалось землетрясение либо сдвиги пластов.
В течение дня предвестники катаклизма только крепли, и в конце концов приказчик удалился на бак, где подставил себя ветерку, раздувавшему его свободный балахон. Сидя на носу шхуны, он смотрел на серебристые воды расширявшейся реки, но трепыханье в животе все усиливалось, что принудило его скрестить ноги, дабы избежать непредвиденного извержения. Вот так он ерзал и корчился, когда на палубу вышли узники, погоняемые Бхиро Сингхом.
Бывшего раджу Ноб Киссин-бабу знал в лицо — случалось видеть в окошке проезжавшей фамильной кареты. Однажды экипаж промчался так близко, что приказчик испуганно отпрянул и, оступившись, плюхнулся в лужу; он хорошо запомнил презрительную усмешку раджи. Однако сохранившееся в памяти бледное утонченное лицо — надменный рот, пресыщенность во взоре — не имело ничего общего с той истощенной смуглой физиономией, какую приказчик видел сейчас. Не знай он, что опозоренный раджа на «Ибисе», никогда не узнал бы его в одном из узников, настолько разительны были перемены не только во внешности, но и в манерах, из которых исчезла всякая вялость, но появилась бдительная настороженность. Ноб Киссина слегка будоражила мысль, что он причастен к унижению этого заносчивого аристократа, этого изнеженного баловня, ныне пребывавшего в нужде, какая не приснилась бы ему в самом страшном кошмаре. Приказчик вдруг почувствовал себя повитухой, что поспешествовала рождению новой жизни; озаренный сей яркой и неожиданной мыслью, он мгновенно понял: источник ее — Тарамони. Чем еще объяснить волну жалости и стремления защитить, окатившую его при виде грязного, закованного в кандалы Нила? Иначе откуда взяться материнской нежности, переполнившей его, когда несчастного гнали по палубе, точно тягловую скотину? Ноб Киссин догадывался, что бездетность была величайшей печалью Тарамони. И теперь это подтверждалось той волной чувств, что захлестнула приказчика, тем безотчетным желанием обнять и защитить узника от невзгод; казалось, Тарамони признала в Ниле своего взрослого сына, которого не смогла родить от мужа, дяди Ноб Киссин-бабу.