Однако эти палубные прогулки раздражали не только матросов, но и Тарамони, чей голос все чаще звучал в голове Ноб Киссина, подзуживая спуститься в узилище, дабы приблизить ее к обретенному сыну. Эти уговоры породили яростный конфликт между внезапно возникающей матерью, которая жаждала утешить свое дитя, и той частью приказчика, что еще оставалась мирским человеком, скованным суетными правилами.
«Не могу я туда войти! — отнекивался Ноб Киссин. — Что обо мне подумают?» — «Какая разница? — настаивала матушка. — Ты же суперкарго, тебе все позволено».
Верно, Ноб Киссин был одним из немногих, имевших доступ в любую часть корабля. Как суперкарго приказчик постоянно встречался с капитаном, и его часто видели около офицерских кают, где иногда он приникал к двери Захария, надеясь вновь услышать свирель. Мистер Бернэм наделил его полномочиями инспектировать всю шхуну, а потому у приказчика имелся свой ключ от камеры узников.
Тарамони об этом знала, и вскоре Ноб Киссин понял: чтобы матушка в нем возникла, он должен проникнуться всеми сторонами ее сущности, включая материнскую любовь. Ничего не поделаешь, он должен попасть в камеру.
Выйдя в открытое море, «Ибис» словно уподобился возвращенному в свою природную среду зверю, в котором энергия бьет через край. В Бенгальском заливе шхуна пребывала ровно неделю. Однажды в полдень Полетт, отвлекшись от стирки, взглянула на сияющее небо, синеву которого подчеркивали перья облаков, похожие на гребешки волн. Казалось, будто на едином своде, обдуваемом мощным ветром, облака и волны играют в догонялки, а шхуна, кряхтя от напряжения, старается от них не отстать, словно чародейство открытого моря наделило ее собственной волей и жизнью.
Держась за леер, Полетт осторожно опустила за борт ведро, чтобы набрать воды. Она уже тянула его наверх, когда из моря выскочила и плюхнулась обратно летучая рыба. Испуганная треском ее крыльев, Полетт взвизгнула и опрокинула на себя бадейку, разлив воду по палубе. Она хлопотливо сгоняла лужу к шпигату, когда вдруг раздался властный окрик:
— Эй! Эй, там!
Это был мистер Кроул, но обращался он, слава богу, к кому-то другому; обычно подобным тоном помощник разговаривал с ласкарами, и Полетт решила, что нынче не повезло какому-нибудь юнге. Но она ошиблась: на юте показался Захарий, который, закончив вахту, шел в свою каюту. Покраснев, он спросил:
— Вы ко мне обращаетесь, мистер Кроул?
— Именно.
— В чем дело?
— Что за бардак? Дрыхли на вахте, что ли?
— О чем вы?
— Разуйте глаза!
Как всегда в обеденное время, на палубе гудели голоса ласкаров, надсмотрщиков, коков и гирмитов, препиравшихся из-за пайки, но после диалога помощников шум тотчас стих. Их скверные отношения ни для кого не были секретом, и все взгляды обратились на Захария, который прошел на бак.
— Что случилось? — спросил он.
— Это вы мне скажите. — Первый помощник ткнул пальцем на нос шхуны, и Захарий перегнулся через борт. — Сами разглядите, Рохля, или надо объяснить?
— Я понял, мистер Кроул. — Захарий выпрямился. — Кливер не закрепили, и он запутался с мартин-штагом. Не знаю, как это случилось, но сейчас я все исправлю.
Он стал закатывать рукава, однако мистер Кроул его остановил:
— Не ваша забота, Рейд. Не вам решать, как и кто будет это исправлять.
Из-под козырька ладони первый помощник оглядел палубу, словно кого-то искал. Поиски закончились, когда он увидел Джоду, развалившегося на салинге фок-мачты.
— Эй, сэмми![122] — поманил мистер Кроул.
— Я, сэр? — Джоду ткнул в себя пальцем, будто уточняя.
— Да, ты! Пошевеливайся, сэмми!
— Сэр!
Захарий попытался урезонить самодура:
— Он еще новичок, мистер Кроул, расшибется…
— Не такой уж новичок, если вытащил вас из воды. Пущай попытает счастья с утлегарем[123].
Встревоженная Полетт протолкалась к носу шхуны, где уже сгрудились переселенцы, и увидела, как Джоду вскарабкался на бушприт, торчавший над беспокойным морем. До сих пор она не обращала внимания на оснастку корабля, воспринимая ее как дикую путаницу парусины, канатов, шкивов и штырей, но теперь сообразила, что бушприт, казавшийся частью резной головы на форштевне, на самом-то деле — третья носовая мачта. Фок и грот-мачты были увенчаны стеньгами, а бушприт — утлегарем, в результате чего сия конструкция на добрых тридцать футов выдавалась над волнорезом. К бушприту крепились три косых паруса, но самый дальний из них, кливер, сейчас обмотался об утлегарь — «дьявольский язык»; вот к нему-то и направлялся Джоду.
122
Сэмми — презрительное обращение к индийцам-лоточникам, торгующим овощами и фруктами, распространенное в портовых городах британских колоний.
123
Утлегарь — наклонный брус, являющийся продолжением бушприта, на нем закрепляют добавочные паруса.