Наконец, после длительных дискуссий 28 января 1949 г. в Брюсселе удалось достигнуть компромисса: стороны согласовали, что будущий Совет Европы будет включать министерский комитет, заседания которого будут закрытыми, и консультативный орган, который будет заседать публично.
Таким образом, в политико–правовом и институциональном плане Конгресс Европы очертил сущность того, что должно было стать миссией Совета Европы. Впервые в политической истории континента в рамках высокого европейского форума было подчеркнуто: «Именно зашита прав человека является стержнем наших усилий в направлении строительства объединенной Европы»199.
В экономической и социальной сфере Гаагские резолюции определили вехи того пути, который на протяжении последних десятилетий был пройден Европейским Экономическим Сообществом, а затем Европейским Союзом: устранение таможенных и визовых барьеров, свободное движение капиталов, товаров, услуг, рабочей силы, валютный союз200.
Не были обойдены конгрессом и вопросы культуры: в Гааге было предложено основать Европейский культурный центр201.
Следует иметь в виду, что конгресс проходил в условиях фактического начала «холодной войны» и идеологического раскола Европы: после отклонения в 1947 г. французско–британских предложений относительно общего плана экономического развития, который опирался бы на американскую помощь в рамках плана Маршалла, Советский Союз на десятилетия фактически лишил себя возможностей участия в разработке предложений в сфере европейской интеграции.
В этом контексте важно подчеркнуть, что воссоединение, которое было целью участников конгресса 1948 г., в их понимании никоим образом не ограничивалось странами, официально представленными в Гааге, среди которых не было тогдашних «стран народной демократии». В политической резолюции конгресса отмечалось, что будущие европейский союз или федерация должны оставаться открытыми для всех стран континента, которые признают принципы демократии и обязываются уважать основополагающие права и свободы человека202. Следовательно, образно говоря, Большая Европа, хоть и в отдаленном будущем, уже брезжила на горизонте Гааги.
США оказали всестороннюю политическую поддержку Гаагскому конгрессу. За две недели до его открытия при содействии президента США Г. Трумэна и генерала Дж. Маршалла был основан «Американский комитет за свободную и объединенную Европу», в руководство которого вошли такие влиятельные американские политики и общественные деятели, как бывший президент США Гувер, сенатор Фулбрайт, лидер американских социалистов Норман Томас, председатель Американской федерации труда Уильям Грин и др.
Отметим, однако, что в отличие от европейских сторонников будущего панъевропейского объединения политическая элита США видела перспективу европейской интеграции преимущественно в формате Западной Европы, прежде всего как средство противостояния советской экспансии на континенте. Характерным в этом плане является содержание послания Гаагскому конгрессу, зачитанного президентом Американского комитета сенатором Фулбрайтом. Наряду с выражением полной поддержки конгрессу в его стремлении воссоздать «могущественную и мирную Европу» собственным путем, «совместимым с историей и культурой европейских народов», и признанием, что «принудительное воссоединение с помощью любого неевропейского государства не будет ни желательным, ни прочным», в послании содержался призыв к созданию «жизнеспособного и отвечающего требованиям времени европейского содружества, способного внести вклад в авангардный прогресс западнохристианской (выделено мною. — И. П.) цивилизации»203.
«Западноцентристские взгляды» на характер будущего европейского объединения выражались и представителями британского правительства. Выступая 22 июня 1948 г. перед Палатой общин, министр иностранных дел Великобритании Эрнест Бевин прямо высказался за интеграцию свободных от коммунизма стран континента на основе западных духовных и этических ценностей: «Суверенитет народов Восточной Европы придушен. Поэтому, если мы хотим иметь западную (выделено мною. — И. П.) организацию, это должен быть духовный союз... Речь идет, по большому счету, о таком объединении, которое опиралось бы на основные свободы и этические принципы, являющиеся для нас общими. Необходимо, чтобы оно... заключало в себе все присущие им (западным странам. — И. П.) элементы свободы»204.
Несколько месяцев спустя представитель министерства иностранных дел Великобритании, который председательствовал на подготовительной конференции по созданию Совета Европы, лорд Гледвин так выразил цель будущей организации: «Совет Европы, как мы его представляем, — это инструмент, призванный прежде всего теснее сблизить европейские государства, которые в значительной мере имеют общую историю и схожие жизненные уклады, то есть те элементы, что порой называют цивилизацией (выделено мною. — И. П.). В то же время наши страны имеют определенные традиции, определенные принципы и стандарты, которые в сегодняшнем мире все более ставятся под угрозу. Призванием Совета Европы могло бы стать сохранение этих принципов... Если это следует осуществить, мы должны располагать средствами, которые дали бы нам возможность сформулировать наши общие принципы и идеалы в том, что касается духовных вещей — а под этим я понимаю культурную деятельность, верховенство права и прав человека, а в том, что касается вещей материальных, — принципы экономического и социального прогресса и политику сотрудничества»205.
203