У Шальмана, решил я, хороший почерк. Кроме того, одет он бедно и не знает, который час. А что, если дать ему место Бастианса? Я его предупредил бы, конечно, что ему в таком случае придется звать меня мейнхер, но он и сам сообразил бы, потому что, согласитесь, не водится, чтобы служащий звал своего принципала по имени. Это место дало бы ему средства к жизни. Начал бы он с четырехсот — пятисот гульденов, — наш Бастианс тоже долго служил, пока дошел до семисот, — а я бы сделал доброе дело. Собственно говоря, ему можно было бы для начала предложить и триста гульденов, так как он еще никогда не служил в деле и первые годы его службы должны рассматриваться как годы ученичества. Этого требует простая справедливость; не может же он стоять на одном уровне с людьми, уже много лет работающими в фирме. Я убежден, что он удовлетворился бы и двумястами гульденов. Но я отнюдь не был уверен в его добропорядочном поведении, ведь он ходил в шали, наконец я не знал его адреса.
Дня через два молодой Штерн и мой Фриц были на книжном аукционе в Вапен ван Берн[38]. Фрицу я запретил что-либо покупать, но Штерн, у которого много карманных денег, вернулся домой с несколькими связками книжной рвани. Это его личное дело. И вот Фриц рассказал, что он видел человека в шали, который, по-видимому, служил при аукционе: он вынимал книги из шкапов и выкладывал их на длинный стол. Фриц говорил, что он был очень бледен и что какой-то господин, наверно главный распорядитель аукциона, стал его бранить за то, что он уронил два комплекта «Аглаи». Действительно, уронить «Аглаю», журнал, в котором даются лучшие образцы для дамского вышивания! Моя Мария выписывает его совместно с Роземейерами (сахарные операции), она из него вырезает... Я имею в виду — из журнала. По упрекам распорядителя, Фриц узнал, что человек в шали зарабатывает пятнадцать стейверов в день. «Не воображаете ли вы, что я намерен ради вас выбрасывать ежедневно на ветер пятнадцать стейверов?» — сказал этот господин. Я высчитал, что пятнадцать стейверов в день (воскресенье и праздничные дни, очевидно, не в счет, потому что тогда он получал бы месячный или годовой оклад) составляют двести двадцать пять гульденов в год. Решения я принимаю быстро (кто долго работал в деле, тот сразу же догадывается, что надо делать), и уже на следующее утро я пошел к Гаафзёйгеру[39] (так зовут книгопродавца, устроившего аукцион) и спросил о человеке, уронившем «Аглаю».
— Я его рассчитал, — ответил тот, — он был ленив, неуклюж и слаб здоровьем.
Я купил коробку лепешек и решил подумать еще, как быть с нашим Бастиансом. Я не решался взять и выбросить старого человека на улицу. Да, быть строгим, но — где можно — добрым и сострадательным — таков мой принцип. Однако я никогда не забываю разузнать о том, что может быть полезно моему делу, и потому, я спросил у Гаафзёйгера, где живет человек в шали. Он дал мне адрес, и я его записал.
Все время я напряженно думал о моей книге, но (правда для меня выше всего), должен прямо сказать, не знал, как ее начать. Вполне ясно было только одно: материал, найденный в пакете Шальмана, представляет большой интерес для кофейных маклеров. Вопрос был только в том, как выбрать и расположить этот материал. Всякий маклер знает, какую громадную роль играет хорошая сортировка товара. Но я ничего не пишу за исключением коммерческой корреспонденции и все же чувствую, что должен писать: от этого, быть может, зависит будущность той специальности, которой я себя посвятил.
Данные, найденные мною в пакете Шальмана, не таковы, чтобы из них могли извлечь пользу только Ласт и К0. Будь это так, я, само собой разумеется, не стал бы издавать книгу, которая может попасть также и в руки моих конкурентов — Бюсселинка и Ватермана. Только глупец станет помогать своему конкуренту. Нет, мне стало ясно из бумаг Шальмана, что надвигается опасность, грозящая погубить весь кофейный рынок, и что эту опасность можно устранить только объединенными силами всех маклеров. И возможно, что даже этих сил не хватит и придется привлечь тех, кто ведет операции с сахаром и индиго.