— Это правда, — ответил Фербрюгге, — господин Слотеринг не раз говорил обо всем этом резиденту.
— И что за этим следовало?
— Тогда вызывали регента и объяснялись с ним.
— Отлично, а дальше?
— Регент обыкновенно отрицал все. Тогда появлялась необходимость в свидетелях... Однако никто не решался свидетельствовать против регента... Ах, господин Хавелаар, все это так трудно!
Еще прежде чем читатель дочитает мою книгу до конца, он будет знать столь же хорошо, как и Фербрюгге, почему это было столь трудно.
— У господина Слотеринга было много огорчений по этому поводу, — продолжал контролер, — он писал резкие письма главарям.
— Я их прочел этой ночью, — сказал Хавелаар.
— И я не раз слышал, как он говорил, что если не произойдет никаких изменений и что если резидент не вмешается, он прямо обратится к генерал-губернатору. Это же он говорил и самим главарям на последнем себа, на котором он председательствовал.
— Это было бы совершенно неправильно с его стороны: резидент являлся его начальником, которого ему ни в коем случае не следовало обходить. Да и к чему? Ведь нельзя же предположить, что резидент Бантама одобрил бы бесправие и произвол?
— Одобрил... нет, но обвинять перед правительством туземного главаря не особенно приятно...
— Мне тоже неприятно обвинять, все равно кого, но если это нужно, то для меня нет разницы между главой туземного правления или кем-либо другим. Но об обвинении здесь, слава богу, нет еще речи. Завтра я посещу регента. Я заявлю ему о недопустимости незаконного пользования властью, в особенности когда дело идет о достоянии бедных людей. Но пока все придет в порядок, я постараюсь, насколько смогу, помочь ему в затруднительных обстоятельствах. Вы понимаете теперь, почему я велел тотчас уплатить деньги сборщику? Затем я намерен просить правительство ликвидировать его обязательство по уплате аванса. А вам, Фербрюгге, я предлагаю вместе со мной строго исполнять свой долг, насколько возможно, с мягкостью, но если понадобится — со всей решительностью. Вы честный человек, я это знаю, но вы запуганы. Впредь вы смело говорите все, что есть... Advienne que pourra[97]. Отбросьте малодушие... а теперь оставайтесь у нас обедать: будет голландская цветная капуста, консервированная... Впрочем, все у нас очень скромно, так как я должен быть очень бережлив... Денежные затруднения: путешествие в Европу, вы понимаете? Иди-ка сюда, Макс... Черт возьми, какой ты стал тяжелый!
Усадив Макса верхом себе на плечи, Хавелаар вместе с Фербрюгге вошел во внутреннюю галерею, где Тина ожидала их за столом, накрытым действительно очень скромно. Дюклари, пришедший узнать у Фербрюгге, собирается ли он домой обедать, также был приглашен к столу, и если читатель хочет некоторого разнообразия в моем рассказе, пусть прочтет следующую главу, в которой я сообщу обо всем, что только ни говорилось за этим обедом.
Глава девятая
Я заранее открыл тебе, читатель, в течение сколького времени я способен заставить героиню парить в воздухе, прежде чем ты, дойдя до описания замка, не отбросишь разочарованно в сторону мою книгу, так и не дождавшись, чтобы героиня наконец упала на землю. Если бы мне в моем повествовании действительно потребовалось описывать такой воздушный прыжок, я бы, конечно, избрал для него отправной точкой этаж не выше второго и выбрал бы для описания замок, о котором не скажешь много. Но будь спокоен, читатель: дом Хавелаара —одноэтажный, а героиня моей книги (милостивый боже, Тина, милая, верная, лишенная всяких претензий Тина — героиня!) никогда не выбрасывалась из окон.
Когда я заключил предыдущую главу обещанием разнообразия в следующей, это было скорее ораторским приемом для заманчивого завершения главы, чем выражением моего действительного намерения. Писатель тщеславен, как... человек. Отзовись дурно о его матери или о цвете его волос, скажи, что у него амстердамский акцент — чего не признает ни один амстердамец, — он может простить тебе все это. Но только не касайся даже малейшей подробности, имеющей какое-либо отношение к его писаниям. Этого он тебе не простит. Поэтому, если тебе моя книга не нравится и мы где-нибудь с тобою встретимся, сделай вид, будто мы не знакомы.
Нет, даже глава «для разнообразия» через увеличительное стекло авторского тщеславия представляется мне чрезвычайно важной и необходимой, и если ты ее пропустишь и впоследствии не будешь, как должно, восхищен моей книгой, — я, не колеблясь, скажу, что ты не можешь правильно судить о моей книге, потому что самого существенного в ней ты не прочел! Итак, будучи человеком и автором, я буду считать существенной любую главу, которую ты, в непростительном твоем читательском легкомыслии, пропустишь.