- Знаешь, – как-то призналась Волжская на одной из наших посиделок – я ведь в клубе последний раз была на твой день рождения... Не пойми меня неправильно, я об этом ничуть не жалею. Просто... Не думала, что когда-нибудь эта часть жизни станет не важной. Да ещё вместо этого я стала учиться готовить, представляешь? Я! Абсурд в том, что что-то даже стало получаться. Не так уж я и безнадёжна. А раньше... Ангел, я такая дура была. Боялась впускать кого-то в свою жизнь, чтобы снова не было больно, а на деле продлевала старую боль. А потом появилась ты. И Дан. Ты бы знала, как давно мне не было так хорошо! Словно дыра в сердце заполнилась чем-то светлым и тёплым. Спасибо вам. Я уж было начала забывать, что такое семья.
В тот вечер я впервые увидела слёзы на глазах всегда не унывающей и кажущейся мне такой сильной и несгибаемой девушки. Она даже на похоронах родителей не проронила ни слезинки. По крайней мере, не позволила себе делать это прилюдно. А тут... Казалось, что с этими слезами ушла и последняя тяжесть из души Волжской. Она плакала и улыбалась, хлюпала носом и как-то светло смеялась над своей (как Рита выразилась) сентиментальностью. В какой-то момент я глядя на неё тоже не сдержала слёз и облегчённой улыбки. Мы так и сидели в кофейне как две ненормальные в обнимку с глазами на мокром месте и улыбкой во все тридцать два зуба. И было совершенно плевать на окружающих, ведь когда радуешься за кого-то из близких, тебе всё равно, что про подумают о форме этой радости посторонние. А мы с Риткой действительно как-то незаметно друг для друга стали семьёй.
Моя же личная жизнь с мёртвой точки так и не сдвинулась. Тхатки держал слово и не предпринимал никаких попыток хоть сколько-нибудь направленных на привлечение моего внимания. Сначала меня это радовало, ибо что-то менять в наших с Яном отношениях я просто-напросто трусила. Потом... Потом я всё чаще стала возвращаться к воспоминаниям о его прикосновениях, поцелуях, запахе. Да-да, том самом который когда-то остервенело пыталась с себя отмыть, а теперь ловила себя на том, что украдкой наслаждаюсь им при каждой нашей встрече. Это было похоже на самовнушенную аллергию к любимому фрукту. Съесть нельзя, потому что покроешься пятнами и можешь выпасть из нормальной жизни на неопределённый срок, а отказать себе в удовольствии хотя бы вдохнуть запах или посмотреть – нет сил.
Возможно не самое удачное сравнение, но примерно так у моей мамы обстояли отношения с клубникой. Как-то в детстве она её настолько переела, что потом месяц не могла избавиться от покраснений на коже и припухлости. А сейчас стоило только съесть ягодку, она тут же начинала чесаться и глотать таблетки от аллергии, хотя мы с отцом никаких видимых последствий от лакомства не видели, да и врачи утверждали, что это просто психосоматика. Но мама упорно считала, что у неё своеобразная непереносимость продукта. При том, что отказать себе в выращивании сладкой ягоды на даче и использовании в быту всевозможных клубничных отдушек она не могла. Вот и я невольно сравнила наше поведение. Как там говорится? И хочется и колется? Да, примерно так всё и было.
А ещё в какой-то момент стало обидно. В памяти постоянно всплывала фраза Яна о том что «мы теперь пара». Причём когда он это говорил, его уверенности вполне могло хватить на нас обоих. И что в итоге? Он так быстро отступился от своих слов, словно их и не было. Тут уж невольно подходили сомнения. Были ли эти слова сказаны сгоряча или же в рыжем (таким оригинальным способом) проснулась совесть? Мол, нельзя на меня давить. Так и чему верить? Правду говорят, девушки сами придумывают проблему, накручивают себя, а потом не знают, как её решить. Вот и я оригинальностью не отличилась, лишь подтверждая классические стереотипы.
Незаметно приближалось время аттестации и последующего за ней поступления. Все теоретические материалы, знания по которым мне активно впихивал Ян, я благополучно сдала лично Рикарду ещё за месяц до этого знаменательного события. Так что с рыжим мы стали видеться значительно реже. Порой даже казалось, что скоро мы совсем перестанем общаться. От этого чувства в груди всё сжималось и ныло, но я убеждала себя в том, что нужно сосредоточиться на сдаче нормативов, а ни то придётся тратить ещё один год на подготовку, перенося поступление в академию. Какое-то время это даже помогало. Но чем больше приближался срок испытаний, тем больше сдавали нервы. Даже Макс, чувствуя мою нервозность, стал вести себя беспокойно и утратил обычную для себя игривость.