Он не дошел до этих холмов, до этих полей; он шел по лесу, еще сосновому, еще, в общем, прибрежному, по просеке (две колеи; земля и песок между ними…) — неизвестно куда. И пытаясь, быть может, додумать некие мысли (те же самые, разумеется, которыми весной, у реки, разрешилось его безразличие и которые здесь, после двух-или трехдневной, может быть, паузы вновь, конечно же, к нему возвратились…) — пытаясь, следовательно, додумать некие мысли до той границы, того предела, за которым начинается уже что-то иное, мыслям уже неподвластное (именно так определял он теперь свою, если угодно, задачу…) — он, Макс, пытаясь — и не додумывая, он видел, вместе с тем, сосны: в легкой, прозрачной, поднимавшейся к небу дымке, — и небо: над соснами, — и просеку: две колеи, — и траву, и мох, — и мгновенные пятна солнца: на мху, на траве.
Этот лес просматривается насквозь; сосны стоят здесь редко; ветви их теряются в вышине; и только запах хвои, простор и воздух трепещет между стволами.
Но если свернуть, предположим, вправо (чтобы выйти опять к шоссе…) — лес становится вдруг иным. Это по-прежнему сосны, но мелкие, низкие, прижавшиеся друг к другу; стволы их покрыты бледно-зеленым, с почти белой каймою, лишайником, странно и призрачно меняющим их очертания…
Он закурил сигарету; бросил ее; закурил новую. Он был совершенно уверен, что идет туда, куда надо; он уже слышал, вдали, шум машин, шум шоссе; все это не имело значения; почти ужас охватил его вдруг.
Он был совсем один здесь, в этом лесу; никого, никого вокруг не было.
Были только сосны, прижавшиеся друг к другу; сухие ветки, мох и лишайник; и если где-то там, над лесом, над соснами, по-прежнему, в легкой дымке, уплывало и таяло небо, он не видел его; он видел лишь просвет в конце просеки; он шел не оглядываясь; он выбежал на шоссе; но даже дойдя до деревни, добежав до дому, не совсем, может быть, успокоился.
— Что это, что это было?..
Ему захотелось — уехать, но он, конечно — остался.
И то же самое, почти то же самое, повторилось вечером, на море, и на другой день, может быть, в дюнах.
И больше это не повторялось. Он сходил, и снова сходил в дальний лес (за шоссе…); он побывал в соседней деревушке (километрах в пяти от нашей; там была — и есть, как сказано — почта…); он съездил в ближайший поселок (в пятнадцати километрах…); и всякий раз возвращался, конечно, домой, в свою, повисшую над землею мансарду; и всякий раз, подходя к ней, уже видел то самое дерево (с его парящей в воздухе кроной…), и поле, и облако… пространство (думаю я теперь…), уже размеченное привычными ему поворотами, тропинками, просеками, — одной сосной там, другой липой здесь, — мостиком через ручей, и еще одним мостиком: на самом краю деревни, — как будто успокаивалось, замирало вокруг; он приручил его.
И так пошли дни, — полетели и потянулись, — день за днем, один за другим, — утро и вечер, засыпанье и пробужденье; — дни, отчасти заполненные, конечно, и тем, что он видел — деревьями, облаками — и некими мыслями, приближавшимися, втайне, к чему-то, — и каким-нибудь (мир названий разбился…) пускай отдаленно, но все-таки, с этими мыслями, как-то связанным, может быть, — или никак не связанным, может быть, чтением: — и все-таки ничем не заполненные, но как будто раскрытые, раскрывавшиеся: в пустоту… очень долгие и, конечно же, очень быстро пролетавшие дни.
Были, помимо всего прочего, простые и даже простейшие вещи: приготовить завтрак, подмести комнату… он делал это почти с удовольствием, ни о чем не думая, все забывая; проснувшись, подходил, конечно, к окну, отдергивал шторы, и посмотрев, опять посмотрев на еще окутанное туманом и в тумане уплывавшее дерево, одевшись, шел — иногда по деревне, дороге — если угодно: улице — между домами, чаще через поле, тропинкой, еще мокрой, разумеется, от росы, — в тот же самый, конечно (и сравнительно новый, плоский и низкий, из бетонных, так скажем, плит, увитых, отчасти, плющом…), с тех пор ничуть не изменившийся магазин: у шоссе, в который и я хожу теперь время от времени (плата за комнату, скажем так, включала — в моем случае и до сих пор включает в себя — обед; о завтраках, ужинах он должен был — я же и до сих пор должен — заботиться сам…); возвращался; и сварив кофе на электрической, в углу комнаты, плитке, выпив его, подметал, действительно, комнату, вновь и вновь выметая занесенный им накануне песок, каждый вечер вновь появлявшийся.
И затем ему было уже почти все равно, что делать, куда идти — мысль же ходит, как сказано, тайными, своими путями: и то простейшее, опять-таки, обстоятельство, что он, Макс, выходя на море, сворачивал — точно так же, как, выходя на реку, две, допустим, недели назад, сворачивал он — налево (в самом деле, сверни он направо, ему пришлось бы, и причем вброд, перебираться через впадавший в море ручей…) — это вполне простое и простейшее обстоятельство казалось ему, должно быть, как бы неким подтверждением его мыслей, приближавшихся и вновь приближавшихся к чему-то иному, мыслям уже неподвластному.