Ясно выраженная писательская позиция Горького казалась Чехову, художнику иного творческого склада, недостатком: «Вы как зритель в театре, который выражает свои восторги так несдержанно, что мешает слушать себе и другим». Но Горький «мешал» не «слушать» — его рассказами зачитывалась вся Россия, — а жить, жить по-старому, по-привычному, по-звериному.
С первых шагов Горького в литературе ему сопутствовали любовь и интерес читателей из народных глубин и брань, раздражение сторонников существующего общественного порядка, сразу почувствовавших в нем своего непримиримого врага. Революционное значение произведений Горького становилось очевидным, и недаром монархическая печать называла его «вредным писателем» и «босяцким атаманом». Что же, для строя рабства и угнетения Горький действительно был вреден. Только не вожаком голытьбы был писатель, а все более и более становился выразителем дум и чаяний передового, сознательного пролетариата.
До Льва Толстого не было в литературе, по выражению Ленина, подлинного мужика. Так же и до Максима Горького не было в ней настоящего рабочего. Но к пониманию исторической миссии пролетариата Горький пришел не сразу. В начале творческого пути он еще не выделял пролетариата из общей массы угнетенных, и у его героев тех лет взгляды и настроения мастеровых, ремесленников, а не промышленного пролетариата. Он прямо писал в «Одесских новостях» (31 августа 1896 года), что земледелие «вопреки уверениям марксистов» еще долго будет основой хозяйства России.
За выступлениями Горького в печати внимательно следила царская цензура, безжалостно вытравлявшая все казавшееся подозрительным.
Так, уже в рассказе 1893 года «О чиже, который лгал, и о дятле любителе истины» цензор вычеркнул выделенные ниже слова (приводим только несколько примеров): «птицы, испуганные и угнетенные внезапно наступившей серенькой и хмурой погодой»; «вдруг зазвучали свободные, смелые песни (чижа)»; «там, мы, великие, свободные, все победившие птицы, насладимся созерцанием нашей силы».
В начале писательской деятельности Горький писал немало стихов. Они интересны в биографическом плане — как отражение духовной жизни писателя в те годы, но художественно многие из них явно несовершенны: в них много прозаизмов, книжных выражений, натянутых сравнений, избитых эпитетов.
Однако наряду со слабыми стихами у Горького есть и талантливые стихотворные произведения — «Девушка и Смерть», «Легенда о Марко», «Баллада о графине Эллен де Курси». Мастерски сочинял он стихи для своих литературных героев (таких стихов насчитывается больше 100). Нельзя также не упомянуть, говоря о Горьком-поэте, написанных ритмической прозой «Песни о Соколе» и «Песни о Буревестнике», поэмы «Человек». Это шедевры не только русской, но и мировой поэзии.
К своим поэтическим опытам Горький относился сурово, считал свои стихи «дубоватыми», но все же сочинял стихи вплоть до последних лет жизни.
4
Самара в те годы, когда в ней жил Горький, была крупнейшим промышленным центром Поволжья, и ее недаром называли русским Чикаго.
Активной была в городе общественная жизнь. В «Самарской газете» сотрудничали такие видные литераторы тех лет, как Короленко, Гарин-Михайловский, Мамин-Сибиряк.
Горький сблизился со многими «неблагонадежными» людьми города. Он постоянный участник «ассамблей» в доме Якова Львовича Тейтеля — «одного из самых популярных в то время в Самаре людей».
«По вечерам, — вспоминает товарищ Горького по «Самарской газете», — к Тейтелям всегда кто-нибудь приходил, не стесняясь ни отсутствием приглашения, ни костюмом, ни даже временем приглашения: хоть в 12 часов ночи… И кто только не перебывал там… Студенты, военные, актеры, врачи, педагоги, ссыльные, литераторы, городские и земские деятели, курсистки, профессора, журналисты, либералы, народники, марксисты, поэты, статистики, адвокаты, толстовцы, гипнотизеры, путешественники, инженеры, певцы и прочие. Квартира Тейтелей была каким-то демократическим клубом…»
Здесь собиралось по 100–200 человек. В числе других бывал и Ленин, живя в Самаре в 1889–1893 годах; можно было встретить будущих наркомов М. Г. Елизарова и А. Г. Шлихтера.