«Хозяева жили в заколдованном кругу еды, болезней, сна, суетливых приготовлений к еде, ко сну…», но заставляли много работать усердного и старательного Алешу, с детства любившего порядок и чистоту.
Однажды, в воскресенье, когда Сергеевы пошли в церковь, Алеша поставил самовар и ушел убирать комнаты. Балуясь, хозяйский ребенок вытащил кран из самовара. Вода вытекла, самовар распаялся, и Алеша был избит пучком лучины. Под кожей у него осталось много заноз, спина вспухла, и мальчика пришлось отправить в больницу.
Потом он плавает посудником на пароходе, опять в услужении у Сергеевых, ловит для продажи птиц. Был Алексей и продавцом в иконной лавке, работником в иконописной мастерской.
В иконописной мастерской Алексей впервые почувствовал себя в коллективе — пусть ремесленном, а не рабочем, пролетарском. Он часто читает вслух «богомазам», скрашивая их нудную и скучную, далекую от всякого творчества работу.
Затем Алексей — десятник на строительстве ярмарки, статист в ярмарочном театре.
2
Повар на пароходе «Добрый» Михаил Смурый, в прошлом гвардии унтер-офицер, у которого Алеша был посудником, сумел заставить его на всю жизнь полюбить книгу. Теперь мальчик доставал книги у кого только мог и читал их везде и всегда, как только появлялась для этого малейшая возможность.
Какие же книги читал он тогда?
Как ни враждебно относилось мещанство к знаниям и книге, литература проникала в мещанскую среду — главным образом переведенные с иностранного литературными поденщиками или состряпанные отечественными «писателями» низкопробные книги откровенно развлекательного содержания — о благородных графах, князьях и баронах, их «красивой» жизни, злых негодяях-простолюдинах, искусных сыщиках.
«Завлекательные» названия многих таких книг достаточно ярко характеризовали их содержание: это и «Битва русских с кабардинцами, или прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа», и «Руки полные роз, золота и крови», и «Огненная женщина», «Золотая грязь», «Живая покойница», «Бочонки с золотом» и т. д.
Книги эти были далеки от реальной жизни, уводили читателя в сказочную даль, навевали на него «сон золотой». Но — и это признавал позднее сам Горький — их влияние было не только отрицательным. Они развивали в подростке любовь к чтению, поднимали его над «свинцовыми мерзостями» окружающей жизни.
Влияние мещанского «чтива» отразилось и в первых произведениях писателя, в которых отчетливо видны следы безвкусного и претенциозного стиля обывательской литературы. Так, в первой публикации известного «Челкаша» мы читаем:
«Все эти звуки сливаются в оглушительную симфонию трудового дня…»
«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как бич, закрыл глаза и свалился с лавки».
«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко лавируя среди судов. Вдруг они выбрались из их лабиринта…»[3]
«Все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня…»
«Он… пораженный ужасом, ударившим его, как плетью, закрыл глаза и свалился с лавки».
«Лодка помчалась снова, бесшумно и легко вертясь среди судов… Вдруг она вырвалась из толпы…»
При редактировании «Песни о Соколе» Горький устранил такие слова, как «меланхолично», «фантастически».
Мещанская литература о «красивой жизни» дала писателю материал для мастерского воссоздания речи людей, воспитанных на подобной литературе: «Не смей… оскорблять гнусным языком святыню моего сердца!» («Варенька Олесова»).
Но интересы пытливого и любознательного подростка не ограничивались мещанским, обывательским чтивом. Он полюбил и оценил книгу, которая учила и заставляла думать, — произведения Пушкина, Гоголя, Бальзака, Флобера, Золя.
«…Дама вынесла маленький томик в переплете синего сафьяна.
— Это тебе понравится, только не пачкай!
Это были поэмы Пушкина. Я прочитал их все сразу, охваченный тем жадным чувством, которое испытываешь, попадая в невиданное красивое место, — всегда стремишься обежать его сразу. Так бывает после того, когда долго ходишь по моховым кочкам болотистого леса и неожиданно развернется перед тобою сухая поляна, вся в цветах и солнце. Минуту смотришь на нее очарованный, а потом счастливо обежишь всю, и каждое прикосновение ноги к мягким травам плодородной земли тихо радует».
Книги не заслоняли от Алексея жизни, но изменяли ее, делали ярче, значительнее, интереснее. «Книга для меня — чудо», — писал Горький в 1926 году, и этот восторг перед книгой он пронес через всю жизнь — с плавания по Волге со Смурым до последних дней жизни.
3
В дальнейшем Горький безжалостно вытравлял подобные красивости из своих произведений. Согласно установленному правилу, произведения писателей публикуются в том виде, как они были напечатаны последний раз при их жизни. Это относится и к горьковским произведениям. Поэтому приведенные выше фразы теперь печатаются так: