Ещё одним тайным, то есть, криптоевреем, был продаваемый как писатель, но широко известный более как «передовой общественный деятель» чем, писатель — Владимир Галактионович Короленко, который не хуже Льва Толстого маскировался за крестьянскими шароварами и рубахами. Горький, как бы между делом, рассказывает:
«Мы долго сидели на краю оврага у еврейского кладбища, любуясь изумрудами росы на листьях деревьев и травах. Короленко рассказывал о трагикомической жизни евреев черты оседлости, а под его глазами росли тени усталости».
То есть, Короленко принимает отеческую заботу о молодом Горьком и исподволь воспитывает у молодого Горького сострадание к «угнетённому еврейскому народу».
«Прощаясь со мной Короленко напомнил:
— Значит, пробуйте написать большой рассказ, решено?
Я (Горький) пришёл домой и тотчас сел писать «Челкаша». Рассказ одесского (то есть еврея) босяка, моего соседа по койке в больнице города Николаева».
Через несколько дней к Горькому заявился Короленко и поздравил его:
«Вы написали недурную вещь. Даже прямо-таки хороший рассказ! Из цельного куска сделано.
Я был смущён его похвалой. А Короленко пошёл к своей жене Авдотье Семёновне.
Между делом мы узнаём от Горького, что Короленко родом из Волынской области, из Западной Украины и черты оседлости.
И потом ещё несколько дней Короленко не уставал хвалить Горького, за то, что тот сделал героем своего рассказа положительный образ еврея.
Вот так евреи воспитывали Максима Горького, или как говориться, «Так закалялась еврейская сталь».
Горького обработали так, что он вообще сначала подписывал свои работы каким-то ветхозаветно-иудейским псевдонимом «Иегудил Хламида».
В том же рассказе о Короленко мы узнаём от Горького, что редактор журнала «Жизнь» еврей В.А. Поссе организовал литературный вечер, естественно, в честь памяти еврейского деятеля Н.Г Чернышевского, пригласив участвовать других евреев, а именно: В.Г. Короленко, Н.К. Михайловского, П.Ф. Мельшина, П.Б. Струве, и приват-доцента Петербургского университета финансиста М.И. Туган-Барановского и ещё несколько марксистов и народников, в национальности которых не стоит сомневаться. Горький сообщает, что полиция дала им разрешение.
Евреи называют русских полицейских тупыми. Когда эти «марксистские народники» скоро придут к власти, то они не успокоятся, пока не прикончат всех, имеющих отношение к полиции, включая стенографисток.
Следующий, прикидывающийся девственником в отношении еврейского вопроса, — это ещё один русский классик Лев Толстой, хотя по описанию Горького, и что очень странно, во всех других отношения Лев Толстой был отнюдь не девственником, а скорее даже наоборот. Я не хочу спекулировать, вокруг такого столпа «русской» классики, я просто довожу до вашего сведения, что: «Если вы пойдёте на сайт http://www.rulex.ru/ и посмотрите биографии русских деятелей, то вы найдёте любопытные сведения о роде Толстых. Никто не спорит, что это древний род — но не русский.
Цитирую: «Толстые — это род, происходящий от мужа честна Индриса, выехавшего, «из немец, из Цесарские земли» в Чернигов, в 1353 году он крестился, получил имя Леонтия». Показательно, что имя "Лев" на Руси используют практически только иудеи, особенно евреи из колена Левитов, и это не удивительно "Лев" на иврите "сердце" — это чисто еврейское имя. Да, род Толстых древний, но не русский род.
Нас всех ещё в школе учили, что образ Пьера Безухова в романе Льва Толстого «Война и Мир» — это образ самого писателя, и я обращаю ваше внимание, что Пьер Безухов по роману был членом масонского тайного общества. Горький описывает большой разговор в связи с прочтением Львом Толстым книги еврейского философа Льва Шестова «Добро и зло в учении Ницше и Льва Толстого».
«Заметили, что Шестов — еврей?
— Ну, едва ли, — недоверчиво сказал Лев Николаевич. — Нет, не похож на еврея; неверующих евреев не бывает, назовите хоть одного… нет».
И это говорит Лев Толстой, когда его окружение кишит неверующими евреями и Россия полна ими так, что крышка кастрюли подпрыгивает от кипящего неверующего еврейства. Не может быть так, что гений в одном отношении гений, а в другом — младенец. Почему Пушкин во всё прекрасно разбирался, а Толстой, дожив до возраста, в котором уже не прилично не быть мудрецом, проявляет удивительную наивность.