Как это делается? Очень просто: за деньги заговорщики организовали на Дворцовой площади бесплатную раздачу горячительных напитков и закусок — это сладкое еврейское слово «халява». Через некоторое время на дворцовой площади на Дворцовой площади начинает расти толпа желающих на эту «халяву» выпить и закусить. Потихоньку с толпой смешиваются вооружённые, по определению Горького, «плохенькими револьверами» еврейские боевики с политическими плакатами и православными хоругвями. Появляется Гапон и начинает возбуждать народ. Толпа потихоньку растёт и когда она достигает уже огромных размеров и так прилично набирается горячительных напитков, что едва уже стоит на ногах, растворённые в толпе еврейские боевики, вынимают по словам Горького, «плохенькие револьверы», и начинают расстреливать в упор окружающих людей, пасхально не трогая своих.
Начинается паника, ужас и давка, полиция не знает, что делать и кого хватать, а когда прибывают казаки, они уже ничего не могут придумать лучшего, как только начать разгонять и так в панике бегущих людей. Пользуясь паникой, еврейские боевики потихоньку ускользают вместе с бегущими. На площади перед Зимним дворцом остаются трупы людей и растерянная полиция. Войска вообще прибывают только к тому моменту, когда еврейская пресса уже выпустила экстренные выпуски газет, обвинив их в расстреле демонстрантов.
А руководитель еврейских боевиков Рутенберг и трясущийся Гапон, который собрал толпу на заведомый расстрел еврейскими боевиками, возвращаются в туже самую штаб-квартиру Горького-Пешкова-Хламиды из которой они и уходили на это дело, в то время как сам Горький, о чём он и сам говорит, был тоже на площади и наблюдал со стороны за всеми происходящими событиями, чтобы быстро на них среагировать. Вернувшись на квартиру Горького, и Рутенберг, и Гапон, и Горький, в тесном контакте с другими видными еврейскими публицистами и журналистами, не теряя ни секунды, засели за столы писать свою «нужную» интерпретацию событий. И тут же мировая еврейская пресса обвинила царя его в чернейшем преступлении перед народом, «расстреле народа и веры в царя», и раструбила на весь мир свою версию событий ещё до того, как царь вернулся в столицу. Попа Гапона, хотя он и еврей, Рутенбергу и его боевикам придётся через два года убить. В связи с чем евреи могли убить еврея? Только по одной причине — Гапон собирался идти с повинной. Позднее, Керенский за эти решительные действия в 1905 году сделает Рутенберга начальником полиции Петрограда и Рутенберг без сопротивления сдаст своих полицейских на расправу нью-йоркским еврейским боевикам Троцкого. В своих мемуарах известный еврейский художник и, видимо, неплохой человек Илья Глазунов сообщает, что матерью Александра Фёдоровича Керенского была известная еврейская террористка Хеся Гельфман, на квартире которой собирались еврейские бомбометатели убившие царя Александра Второго. Как всё-таки тесен мир, или узок круг этих людей! Именно поэтому 25 октября 1917 года, во время большевисткого государственного переворота полиция, руководимая Рутенбергом, будет бездействовать, действовать будут только нью-йоркские боевики Троцкого. В августе 1991 года московская милиция тоже будет молчать по той же самой причине, всё Российское и Московское руководство будет состоять из евреев.
Для того, чтобы проиллюстрировать факт, каким образом делаются легенды наподобие как с «демонстрацией и петицией рабочих Николаю Второму» 5 января 1905 года, я вам опишу одно историческое событие, коему я сам был свидетель.
В августе 1991 года я был в Москве и имел возможность лицезреть все события троцкистского государственного переворота-реванша 1991 года. Попытка ГКЧП стабилизировать положение страны была 19 августа в понедельник, однако уже вечером в среду 20 августа стало ясно, что у правительства нет ни силы ни желания бороться за свою собственную страну и троцкисты поняли, что власть без боя переходит к ним. Около «Белого дома», на Пресне, это что через дорогу от американского посольства, которое полностью контролировало положение и руководило событиями, началось ликование троцкистов. К «Белому Дому» разделить троцкистский триумф приезжал сам виолончелист Растрапович. На следующий день, в четверг, 22 августа, в Москве срочно по многим учреждениям объявляется выходной день и народ заставляют ехать в центр Москвы, говоря, что там демонстрация в поддержку «демократической революции». Я еду…, было это где-то днем, около 12 часов дня. Выхожу из метро «Маяковская». Вижу такую картину: движения по улице Горького нет, и милиция приглашает всех прохожих, обычную московскую толпу, на проезжую часть улицы Горького и направляет всех в одну сторону — в сторону Кремля. Народ как-то не решался сначала сходить на проезжую часть. Сначала народу шло совсем немного, но потом, видя, что действительно движение перекрыто и гораздо проще идти по проезжей части, народ потихоньку переходит на проезжую часть. Как по мановению волшебной палочки на пешеходных дорожках появляются всякие продавцы всякой всячиной: сигаретами, пепси-колой и алкогольными напитками. Политических лозунгов практически нет, только на домах, но немного, видимо, только то, что успели развесить. И эта заурядная московская толпа, обычно бегающая по магазинам, медленно бредёт в сторону Красной Площади, многие с детьми, с колясками. Погода как на заказ, солнце, какие-то красные плакаты краснеют то там, то здесь. Народ идёт и глазеет по сторонам, любопытно, необычно: вдруг, ни с того ни с сего, посредине рабочей недели — народные гуляния! Медленно многотысячная толпа выползает на Красную Площадь, на трибуне Мавзолея никого нет. Но мать честная! Будень день, на Красной площади тоже развешаны какие-то лозунги, из репродукторов играет обычная советская бравурная музыка. На Красной площади народ замешкался, и толпа начала концентрироваться. Но милиция стала направлять всех по проезду позади ГУМА в сторону ЦК КПСС на Старую площадь. Перед входом в здание ЦК КПСС уже скопилось большое количество народу. Поскольку места там мало, часть народу направлялась в сторону площади Дзержинского. Я остановился на часок у входа в ЦК КПСС. Картина была наистраннейшая. В здании ЦК КПСС, похоже, уже никого не было вообще. Из центральных дверей никто не выходил, и никто не входил. Рядом были чугунные ворота, возле которых стояла будка с охранником. Молодой солдатик там сидел, видимо, ни жив ни мёртв. И вот эта огромная толпа народу стоит, и что? Все смотрят, а что будет дальше? Люди вокруг самые обычные: пенсионеры, бабушки старушки, студенты, молодёжь, дети, коляски, все стоят, всем любопытно, никакого пролетариата и близко нет. Периодически, кто-то распространяет слух, что не плохо бы ворваться в здание. Люди оглядываются. На газончике, этого скверика, напротив ЦК КПСС, что идёт от Политехнического музея вниз к площади Ногина, позади толпы, то тут то там стоят большие чины милиции, майоры, полковники, младшего милицейского состава почти нет. Майоры и полковники стоят и говорят на какие-то бытовые темы. Похоже их вообще окружающее не беспокоит ни в малейшей степени и не поражает своей необычностью. Похоже, что милицейское начальство просто умирает со скуки и ждёт когда весь этот балаган закончиться, чтобы пойти домой. Было очевидно, что милиции дали приказ ни во что не вмешиваться, и никого не останавливать и не задерживать. В какой-то момент провокаторам вроде как удаётся расшевелить толпу на то, чтобы ворваться в здание, но состав толпы настолько не подходящ для этого, что народ никак не хочет идти на поводу у этих провокационных призывов. Наконец, из толпы вышли пару бородатых ребят в студенческих штормовках и, взявшись за руки, встали у дверей лицом к толпе и сказали: «Ребята. Не надо никаких беспорядков. Посмотрели и проходите дальше». Все сразу расслабились и пошли дальше. Напряжение спало и все рассосались. Я пошёл, куда всех направлял милицейский кордон — к памятнику Дзержинского. Вот там было гораздо просторнее, и толпа собралась гораздо больше. Оба здания КГБ имели глухо занавешенные окна и периодически оттуда из занавесок выглядывали испуганные лица сотрудников; и хотя огромная толпа стояла к зданиям КГБ своими спинами, а лицом к памятнику Дзержинскому, это, тем не менее, видимо мало их успокаивало. Поскольку толпа на площади Дзержинского была большая, то и усилия провокаторов здесь оказались более эффективными. Уже какие-то тёмные личности пытались накинуть петлю на шею Дзержинскому и подогнать грузовик, но толпа их отговаривает, и не пропускает грузовик провокаторов подъехать к памятнику. И так это двойственное положение продолжалось довольно долго, часа два не меньше. Но затем приехало какое-то официальное лицо из нового демократического правительства, у него была еврейская фамилия Станкевич; и он начал объяснять, что не надо сбрасывать памятник, что последствия непредсказуемы, что памятник весит огромное количество тонн, а под памятником — станция метро. Станкевич заявил, что, дескать, мы Дзержинского уберём, но снимем его цивилизованно — подъёмным краном. После это все стали расходиться. Остались только подростки, которым делать нечего и он