Так эти часовые были несчастными людьми, хотя и со штыками и с наганами. Ребята над ними просто издевались: и плевали им в физиономию, и швыряли чем попало. Что с ними сделаешь? Стрелять ведь в них не будешь. Извелся я, пока Карабанов подготавливал все к приему ребят.
Наконец получаю телеграмму от Карабнова: "Можно привозить". Погрузил я их в арестантские вагоны с решетками, поставил конвой и отправил.
Ночью они прибыли в Винницу. Карабанов подал к станции два грузовика. С соответствующими выражениями уселись в грузовики. Приехали. Постели приготовлены. Накормили их, уложили спать. Все равно, говорят, завтра будем в Виннице. Ночью не видели, куда приехали. Утром проснулись - кругом степи, пусто. И бараки.
Карабанов ушел на село. Ребята заявиили: жить здесь не будем, пошли, братва, на вокзал. Поехали в Винницу.
Около них несколько чекистов. Уговаривают их: куда вы, дорогие ребятки, останьтесь. Они ответили им соответствующим образом и пошли пешком, целой ватагой. А чекисты за ними на автомобиле поехали, все уговаривают, продолжают.
Прибежал Карабанов:
- Где хлопцы?
Схватив первого попавшегося коня, без седла, поскакал за ними. Видит идут хлопцы по дороге.
Он спрыгивает с коня. Поскользнулся и упал. Те к нему: что такое:
Пробуют поднять. Стонет. Потом говорит: несите меня в колонию. Понесли в колонию. Всей гурьбой пошли. Принесли. Осторожненько опустили его,. а он и говорит: да вы меня поставьте. Поставили они его на ноги. А он и говорит: "Ну спасибо, что донесли, не хотелось мне пешком идти".
Ребята буквально обалдели. А он увидел самого курносого и говорит:
- Почему ты такой красивыйРебята в еще больший восторг пришли.
Карабанов говорит:
- Ну что же, идите в Винницу.
- Ну пойдем.
- А может быть, позавтракаете, а потом пойдете.
- Ладно, отчего не позавтракать.
Позавтракали, да так и застряли там. Через три месяца я приехал к нему туда с ревизией, посмотрел на них. Дисциплина, что надо. Все очень вежливые, приветливые, все читали "Педагогическую поэму".
Я не стал расспрашивать Семена, как он это сделал. А у ребят спросил:
- Ну-ка, скажите, какое у вас главное достижение?
- Наше главное достижение - Семен Афанасьевич (С м е х ).
Вот это настоящий талант. Не мастер, а именно талант, которому подчиняются самые тяжелые, самые вредные. И из них оон делает хороших людей. Мы посылали ему самых трудных, и он делал с ними буквально чудеса.
Сейчас он прислал мне письмо, где пишет: дайте мне какую-нибудь колонию, здесь мне уже надоело, здесь уж слишком благополучно, дайте мне что-нибудь такое, что у всех в печенках сидит. (С м е х).
Вопрос с места. А что вы думаете относительно ремешка или подзатыльника? Допустимо это?
Ответ. К сожалению, меня почему-то считают специалистом по этому вопросу. Основываются на том, что я один раз ударил Задорова. Вы помните, вероятно, этот случай в "Педагогической поэме".
И многие говорят: вот вы треснули Задорова - и все пошло хорошо. Значит, нужно трескать.
Вопрос спорный. Ударить человека иногда, может быть, полезно, даже взрослого. Есть такие люди, которым следует набить морду. Но никто не может сказать заранее, полезно это или нет.
Я противник физических методов воздействия. И раньше был противником. Я ударил Задорова не потому, что своим педагогическим разумом пришел к тому, что это хороший метод. И не потому так благополучно все кончилось, что это был хороший метод, а потому, что Задоров был благородным человеком. Я Задорова избил, а он протянул мне руку и сказал - все будет хорошо. Редкий человек способен на это.
Если бы на его месте был Волохов, он зарезал бы меня. Я в этом не сомневаюсь, я думал, что и Задоров может зарезать, но Задоров оказался человеком в высшей степени благородным. Сейчас он работает одним из ведущих инженеров на постройке Куйбышевского узла. Это мой настоящий друг. Когда он приезжает ко мне, у меня семейное торжество.
Один этот случай ничего не означает. Может быть, педагог и нарвется на такое благородное существо: треснет его, а тот ему руку пожмет. Все может быть. Но это ничего не доказывает. Вообще физическое наказание как метод я не могу допустить, тем более в семье.
В колонии еще можно сорваться. Там есть какое-то оправдание. Там я один стоял перед сотней людей. А как можно сорваться в семье, где всего отец, мать и несчастных два-три ребенка, причем это не бандиты и не беспризорники. Я не видел ни одной семьи, где физическое наказание приносило бы пользу.
Правда, я не говорю о тех случаях, когда мать отшлепает рукой двух-трехлетнего ребенка. Ребенок ничего не поймет даже. А мать не столько накажет его, сколько свой темперамент проявит. Но ударить мальчугана в 12-13 лет - это значит признать свое полное бессилие перед ним. Это значит, может быть, навсегда разорвать с ним хорошие отношения.
В коммуне им. Дзержинского ребята никогда не дрались. Помню, был такой случай. Возвращались мы из Батуми на пароходе в Крым. Заняли всю верхнюю палубу. Нас очень полюбили. Мы были красиво одеты, у нас был прекрасный оркестр, мы устраивали там концерты. Публике и команде мы очень понравились. И вот как-то утром, за завтраком, перед самой Ялтой один старший коммунар ударил своего товарища, более молодого, по голове консервной коробкой. Случай для нас совершенно небывалый. Я был ошеломлен. Что делать? Слышу, играют общий сбор.
- Почему?
- Дежурный командир приказал.
- Зачем?
- Все равно вы прикажете созвать.
Хорошо. Собрались. Что делать? Вносится предложение: ссадить в Ялте, расстаться навсегда.
Смотрю, никто не возражает.
Я говорю:
- Да что вы, шутите или серьезно? Да разве это возможно. Ну, ударил, ну, виноват, но нельзя же выкинуть человека из коммуны.
- Чего там разговаривать, голосуй.
- Подождите, - говорю.
Тогда председатель говорит:
- Есть предложение лишить слова Антона Семеновича.
И что же вы думаете - лишили. Я говорю им:
- Мы в походе, я командир, я могу все общее собрание под арест посадить на пять часов, это вам не коммуна, где я с вами разговариваю, как же вы можете меня лишить слова?
- Ну ладно, говорите.
- А говорить-то и нечего. Голосуют. Кто за предложение? Все единогласно. И здесь же выносится другое предложение: кто пойдет провожать, может обратно не возвращаться.
Прибежала делегация от пассажиров и команды. Просят простить этого мальчика.
- Нет, мы знаем, что делаем.
В Ялте ни один не сошел с парохода. Ждали Ялту с нетерпением, хотели посмотреть город, погулять, а здесь ни один с парохода не сошел. Дежурный командир сухо сказал ему:
- Иди.
И пошел.
Приехали мы в Харьков, а он на площади нас встречает. Наши грузятся. Он здесь же вертится. Дежурный командир говорит ему:
- Уйди с площади. Грузиться не будем до тех пор, пока ты будешь здесь.
Ушел. Через три дня пришел ко мне в коммуну. У дверей часовой.
- Не пропущу.
- Ты же всех пропускаешь.
- Всех пропускаю, а тебя не пропущу.
- Ну, вызови тогда Антона Семеновича.
- Не буду вызывать.
Все-таки вызвали меня.
- Что тебе нужно?
- Попросите общее собрание.
- Хорошо.
Просидел он у меня до вечера. Вечером общее собрание. Прошу. Смотрят и молчат. Спрашиваю, кто хочет высказаться? Никто. Да скажите же что-нибудь. Улыбаются. Ну, думаю, наверное, оставят. Прошу голосовать. Председатель голосует: "Кто за предложение Антона Семеновича, прошу поднять руки". Ни одной руки не поднимается. "Кто против?" - Все.
На другой день опять пришел.
- Не может быть, чтобы меня так жестоко наказали. Созовите общее собрание, я хочу, чтобы мне обьяснили.
Созывается вечером общее собрание.
- Вот он требует обьяснения.
- Хорошо. Говори, Алексеев.
Выступает Алексеев, начинает говорить.
- Ты на пароходе в присутствии всего Советского Союза, так как на пароходе были представители всех городов, в присутствии команды из-за какого-то пустяка ударил товарища по голове. Этого нельзя простить, и никогда мы тебе не простим. После нас будут здесь ребята, и те не простят.
Ушел он. Из старых ребят многие уже вышли из коммуны, много новеньких. И новенькие всегда говорили: "Нужно поступать так, как поступили со Звягинцем". Они Звягинца не видели в глаза, но знали о нем.
Видите, товарищи, как коммунары относились к битью. Педагогической душой я их осуждаю за такую жестокость, а человеческой душой - не осуждаю.