И вот я принял эту колонию под Киевом у целой кучи педологов в таком виде: колония имела 300 мальчиков и делилась она на 3 коллектива. Один коллектив сидел буквально за решеткой и не имел права даже и носа показывать из-за решетки. Это были наиболее трудные дети - так называемые дезорганизаторы. Второй коллектив сидел тоже взаперти, но решеток на окнах не было, а третий коллектив бродил вокруг этих двух коллективов по двору. (С м е х ).
К такой системе пришли на базе отрицания наказания.
Меня уверяли, что посадить таких мальчишек двенадцати-тринадцати лет за решетку - это не наказание, а это только изолирование более трудных дезорганизаторов - от менее трудных. Я им только сказал:
- Если бы вас посадить за решетку, как бы вы это испытывали - как изолирование или как наказание? (С м е х ).
Мне на это не ответили и с презрением на меня посмотрели.
Что мы сделали из этой колонии? Мы в течение одного дня разрушили все три коллектива, всех смешали вместе, уничтожили решетки, и мальчики и сейчас живут в этой колонии. Прекрасные дети, приветливые, ласковые, трудолюбивые, дисциплинированные и красивые. И вот они живут и живут, потому что мы их не изолируем, а наказываем...
так, как это рекомендовано постановлением ЦК партии#7.
Как мы наказываем? В крайнем случае, если вам нужно оказать какое-то давление, затормозить человека, остановить его в каком-то падении, мы позволяем себе оставить его без отпуска, не выдать ему заработанные деньги, а положить их в сберкассу на его имя; если он лентяй - поручить ему специальную работу с индивидуальной ответственностью, иногда мы лишаем его какого-нибудь удовольствия, вроде кино или поездки в театр. Вот что мы понимаем под наказанием.
В коммуне им. Дзержинского - это наша опорная образцовая коммуна на Украине - за опоздание из отпуска на пять минут коммунара посадят под домашний арест на полчаса в кабинете управляющего, а за кражу не накажут совсем, потому что считают, что ты крадешь потому, что привык к этому. Поставят такого пацана на середину и скажут ему:
- Ты еще два-три раза украдешь, потому что ты привык, так пускай уж скорее эти три раза пройдут. (С м е х ).
Такой пацан начнет доказывать:
- Нет, никогда больше не украду.
- Брось, - говорят ему, - еще на той неделе, еще в том месяце украдешь, а потом перестанешь.
И что всего удивительнее, что это не только точно в смысле воспитательного метода, но это точно и в смысле прогноза. Он на следующей неделе сопрет у кого-нибудь пояс, через некоторое время у другого - три рубля, а потом ему скажут:
- Ну это уже в последний раз, правда?
- Совершенно верно, в последний раз. (С м е х ).
Обычно воровство после этого прекращается. Воровство - это результат опыта, и даже дети это понимают. Наказывать за это нельзя.
Опоздание же из отпуска - это большое преступление. Раз ты заслужил отпуск, раз ты представился перед коллективом таким, что тебя можно отпустить, а потом ты опоздал и не пришел точно, - значит, ты наврал, ты не уважаешь коллектив, не уважаешь себя, значит, у тебя нет к себе достаточной требовательности, а ты должен ее иметь, ты должен требовать от себя точности. Поэтому, пожайлуста, посиди на диване в кабинете управляющего и подумай.
Видите, какие могут быть страшно интересные повороты в вопросе о наказании. Это повороты, взятые вместе со всеми остальными приемами, должны составить ту педагогическую технику, которая должна быть техникой советской, техникой коммунистического воспитания, и мы эту технику творим, творим открыто перед всем миром.
Вот, например, 7 апреля прошлого года был издан закон, что все несовершеннолетние, совершившие преступления, отдаются под суд и судятся по всем законам обычного нашего советского уголовного права. В Европе тогда крик подняли:
- Смотрите, - говорят. - В Советском Союзе малышей судят по уголовному закону.
Мы не испугались этого - судим и теперь. Но у нас совсем другая стихия этого суда и этого наказания.
Вот и сейчас многие дети, большей частью семейные, потому что беспризорные сейчас перестали совершать преступления, попадаются в том или ином преступлении - в краже, в хулиганстве, иногда и в маленьком грабеже, и их судит суд. Выносится приговор: три года или пять лет заключения. Немедленно после суда, тут же в судебном заседании, этот мальчик освобождается из-под стражи и передается в наши совершенно открытые колонии, где запрещено иметь стены, заборы, решетки, сторожей. Приезжает он туда, и говорят ему:
- Ты осужден, но это вовсе не значит, что тебя приговорили к страданию. Нет, это значит, что тебя осудили морально, тебе сказали - ты заслуживаешь по своему проступку три года тюрьмы, но фактически ты живешь в свободной трудовой колонии, ты носишь очень почетное звание колониста - члена колонии, ты работаешь на производстве, как и всякий трудящийся, ты учишься в школе, как и каждый ребенок и юноша, ты пользуешься всеми правами гражданства. Проживешь здесь 3-4 года, затем мы тебя выпустим и снимем с тебя ту судимость, которую ты имеешь.
Принципиально оставаясь на позиции нказания, фактически вся наша советская жизнь идет к тому, что наш метод воспитания является методом не наказания, а методом трудового коллектива, так же воодушевленного общей работой, как и здесь все на заводе, так же ведущего свою борьбу по-стахановски, так же идущего вперед в образовательном, политическом и культурно-просветительном деле. Одним словом, такой мальчик становится полноправным настоящим советским гражданином.
Вот видите, как можно, чувствуя общий тон нашей жизни, общие устремления, установить, как нужно воспитывать наших детей.
Это главный пункт, которого я коснулся в "Педагогической поэме". Это вопрос о методе, главным образом в смысле приемов воспитания.
Что такое дисциплина? У нас в Советском Союзе это очень хорошо знают. Образцом у нас является дисциплина нашей Коммунистической партии. Такую дисциплину надо, конечно, воспитывать и в наших детях. Если подумать над теми образцами дисциплинами, которые мы имеем, то очень легко вывести педагогический метод.
Вот все, что я хотел вам сказать по вопросу о педагогике.
Все остальное, что есть в книжке, - это уже не столько педагогика, сколько живые люди, живые характеры, т.е. то, что вас, вероятно, больше всего могло привлечь и больше всего убедило в том, как нужно работать с таким народом и как нужно к нему относиться.
В настоящее время... беспризорнсть у нас фактически ликвидирована. Сейчас наша работа заключается уже не столько в подборе беспризорных с улиц, сколько в воспитании тех, кого мы собрали за все это время, и в установлении окончательно трудового метода.
Но должен сказать вам, что в настоящее время перед нами возникла другая, чрезвычайно важная задача - это воспитание тех детей, которые выпадают из семьи. Это небольшой процент, но даже один-два процента нас не устраивают.
Есть такие семьи, которые с ребятами, в особенности с мальчиками, не умеют справиться по-настоящему, по-советски, не умеют воспитывать настоящих будущих граждан. Таких детей мы получаем сейчас в наши колонии, и признаться вам, они труднее беспризорных. Они труднее потому, что беспризорных портила улица и некоторые педагоги, а этих портят и улица, и педагоги, и родители.
Беспризорные, приходя к нам, видят в нас и отцов, и матерей. Больше им не к кому обращаться. Семейный же ребенок, который сбился с пути, может выбирать. Некоторые прямо выбирают наши трудовые колонии, а некоторые ребята, окончательно избалованные родителями, не приученные к труду, а только к потреблению, к удовольствию, приученные каждый день ходить в кинотеатр, приученные с двенадцати лет мечтать о галстуке, о нарядах, о танцах, стараются от нас уйти, чтобы опять продолжать свою жизнь в такой семье, которая их так плохо воспитала.
Эти дети представляют сейчас предмет нашей работы, и я думаю, что всем родителям, в особенности теперь, после постановления ЦК партии о семье, о воспитании и ликвидации беспризорности, нужно особенно заинтересоваться вопросами воспитания. Идя навстречу нужде многих родителей, я написал вторую книгу, которая печатается сейчас в Москве. Она так и называется "Книга для родителей".