* * *
Под утро Илья Давыдович забылся тяжелым, беспокойным сном. Часто просыпаясь, он тут же забывал кошмарные видения, так как действительность казалась ему намного хуже, кошмарнее, гаже и непонятнее.
От малейшего шороха он просыпался, и, вытягивая шею, сонно таращился во все стороны.
Когда в комнате стало светать, когда невнятные кубы мебели стали оформляться, хоть и непонятно, во что, дверь резко распахнулась, и из проёма послышался голос Пужатого:
- Ни с места! При малейшем движении стреляю!
Чёрная фигура вынырнула из темноты и метнулась к выключателю.
Кобот пружиной распрямился, одним движением снял предохранитель и нажал курок. Бахнул выстрел и чёрная фигура шлёпнулась на пол.
* * *
Забегали в коридоре. Максим включил свет. Перевернули на спину Пужатого. Прямо напротив сердца, на синей форме расплылось странное пятно крови. Кобот забился в угол дивана, поминутно разглядывая руки и шаря под собой.
Все, как обалделые, смотрели на грузный, нелепый труп.
ЭПИЛОГ
Непостижимая гибель Пужатого поразила всех обитателей квартиры. Кобот целыми днями приставал к Максиму и Фёдору, верят ли они, что это не он убил Пужатого. Хотелось верить, хотя больше и некому. Но не мог же убить Кобот, сроду не державший никакого оружия в руках, да и вообще...
Илью не забрали. Почему - неизвестно.
Не забрали и всё.
Пётр, ученик Максима, и совсем, кажется, решил, что его разыгрывают, назвал Илью Давыдовича "Наш Ринальдо Ринальдини" и сочинил про него стишок:
Кобот бренчит кандалами, Ведут по этапу его, Он утром, не мывшись, в пижаме, Соседа убил своего.
Про вольную жизнь вспоминая, Идёт он, судьбину кляня, Идёт он в слезах и хромает Идёт, кандалами звеня.
Недолго так веселился Пётр - прослушав стишок, Максим всадил ему затрещину и сказал: - И ты доиграться хочешь, жопа!?
ГОСТИ
(разговор)
Комната Петра, ученика Максима. Небольшой стол, шкаф, наполненный книгами - ничего книги, только отвратительно затрёпанные, а многие с библиотечными штампами. Всякие вещи. Под кроватью, вместо одной из ножек лежит стопка журналов и книг, а ножка валяется рядом. В комнате относительно чисто, на столе стоят три бутылки портвейна, хлеб, - видно, что Пётр ждёт гостей.
Пётр с книгой сидит за столом. Смотрит на часы, потом берёт со стола бутылку портвейна, наливает стакан, медленно пьёт. Слышен звонок. Пётр быстро допивает, наливает ещё полстакана и тоже выпивает, очевидно, для храбрости. слышно, как в коридоре открывается входная дверь.
ПЁТР, (поперхнувшись, кричит). Это ко мне!
Убегает, возвращается с гостями. Это Василий, ученик Фёдора; Алексей Житой, крепкий парень; Мотин, непризнанный художник; Вовик, весь слабый, только челюсти крепкие от частого, стыдливого сжимания; Самойлов.
ЖИТОЙ. Смотри, он уже начал! Мужики, давай по штрафной! (достаёт из своего портфеля две бутылки портвейна, более дешёвого, чем стоящий на столе.)
ВАСИЛИЙ. Погоди, дай закусь какую-нибудь сделаю. Я не ел с утра.
ЖИТОЙ. Ой, до чего я не люблю, когда начинают туда-сюда... Вовик, колбаса у тебя есть?
Вовик достаёт из сумки с надписью "Демис Руссос" колбасу и две бутылки вермута, разумеется, не итальянского.
ПЁТР. А какого ты ляда вермут покупаешь, когда в магазине портвейн есть?
ВОВИК. Не хватало на два портвейна.
ПЁТР. Я этой травиловкой желудок спортил.
Пётр раскладывает колбасу, хлеб, приносит из кухни варёную картошку. Василий достаёт из шкафа стопарик, один Самойлов стоит, засунув руки в карманы и иронически смотрит на центр стола. Житой разливает портвейн. Все со словами "Ну ладно", "Ну давай" выпивают и закусывают. Самойлов вертит в руках стопарь, насмешливо разглядывая его.
ВАСИЛИЙ. Садись, что стоишь, как Медный Всадник?
Самойлов садится, насмешливо улыбаясь.
ЖИТОЙ. Давайте сразу ещё по одной, чтоб почувствовать.
Разливает, почти все выпивают. Василий пьёт залпом, как это обычно делает Фёдор, Пётр же, напротив, -степенно, отопьёт, поставит и снова отопьёт, как Максим.
ВАСИЛИЙ (Мотину). Чего ты? Не напрягайся, расслабься.
МОТИН. Да ну... на фиг... Я после этой работы вообще делать ничего не могу. А удивляются ещё, почему мы пьём. Мало ещё пить!
ЖИТОЙ. Верно!
Разливает ещё по одной.
ВАСИЛИЙ. То, что мы пьём, - есть выражение философского бешенства.
МОТИН. Я после работы этой вымотан совершенно, куда там ещё картины писать - год не могу. Возьму кисть в руки, а краски выдавливать неохота. Такая тоска берёт, что я за час, вымотанный, нарисую?
ВОВИК. А в воскресенье?
МОТИН (в сильном раздражении). А восстанавливать рабочую силу в воскресенье надо? Впереди неделю пахать, как Карло. А в квартире убраться? А с сыном погулять? А в магазин надо?
ПЁТР. Так каждый живёт, что такого за...
МОТИН (перебивает). Вон Андрей Белый пишет, что хоть Блок и не был его другом, прислал тысячу рублей, и он полгода мог заниматься антропософией. Антропософией, а? Вот гады, жили! (Залпом выпивает) Да избавьте меня на полгода от этой каторги, я вам такую антропософию покажу!
ЖИТОЙ. А вот эти ваши, как их... Максим с Фёдором - вроде не работают, а, Пётр?
ПЁТР. Не работают.
МОТИН. Как так?
ПЁТР. Да вот так... как-то...
ВОВИК. Давно?
ПЁТР. Не знаю даже. Василий ты не знаешь?
Василий мотает головой.
САМОЙЛОВ. А чем они занимаются?
МОТИН. Да ничем! Пьют! Какого лешего вы с ними возитесь, не понимаю. Алкаши натуральные.
ЖИТОЙ. Это всё ладно, а вот давайте выпьем!
Разливает.
МОТИН. Что за колбаса?
ВОВИК. Докторская.
ВАСИЛИЙ. Нет, с Максимом и Фёдором не так всё просто...
МОТИН. Да ладно. Видел я ваших Максима и Фёдора, хватит. Алканавты натуральные.
ЖИТОЙ. Слушайте, а что, там, я слышал, убили кого-то?
В это время Самойлов включает магнитофон. Слышен плохо записанный "Караван" Эллингтона.
МОТИН. Выруби.
САМОЙЛОВ. А может, поставим чего-нибудь? Пётр, у тебя битлы есть?
ПЁТР. Нет, сейчас нет. Пусть это будет, убавь звук.
САМОЙЛОВ. Это что?
ЖИТОЙ (Вовику). Ты будешь допивать или нет? Все тебя ждём.
ПЁТР. Эллингтон.
ЖИТОЙ. Ну, я вермут открою. Вы как?
ВАСИЛИЙ. Давай!
САМОЙЛОВ. Нет, не надо Эллингтона.
ВАСИЛИЙ. Оставь, говорю.
Житой разливает.
ВОВИК. Так кого убили-то?
ПЁТР (взглянув на Василия). Сосед там у них был, у Максима с Фёдором.
ЖИТОЙ. Кто?
ПЁТР. Неизвестно.
ЖИТОЙ. Как, не нашли? Где убили?
ПЁТР (с неохотой). Да там и убили, дома.
ЖИТОЙ. Во дали! А там кто ещё живёт в квартире?
ПЁТР. Да был там один, Кобот.
ЖИТОЙ. Может, он и убил? Где там этого милиционера убили? Чем?
ПЁТР. Застрелили. В комнате этого самого Кобота.
ЖИТОЙ. А Кобота забрали?
ПЁТР. Нет.
ЖИТОЙ. Тут надо выпить. (Разливает.)
ВАСИЛИЙ. Да нет, так просто не рассказать. Мы с Петром этого милиционера не знали, я так видел пару раз на кухне. Ну, ясно, это такой человек, который считает себя вправе судить другого. Такие как раз приманка для дьявола - не он убьёт, так его убьют. Просто рано или поздно надо быть заранее готовым... как стихийное бедствие. То есть, не в том дело, что он просто подвернулся...
САМОЙЛОВ. Да кто убил-то?
ВАСИЛИЙ. В том-то и дело, что вроде Кобот, а вроде и нет. Просто Кобот на какое-то время полностью подчинился силам ада от страха, стал их совершенным проводником.
ЖИТОЙ. Ой, не понял!
ВАСИЛИЙ. Ну так было, что милиционер в чём-то подозревал Кобота, допытывал, допытывал...
ЖИТОЙ. И Кобот, его значит...
ВАСИЛИЙ. Нет, как бы это объяснить. Ну вот знаешь, если человеку каждый день говорить, что он свинья, то он действительно станет свиньёй. Просто сам в это поверит. Есть такой догмат в ламаизме, что мир не реальность, а совокупность представлений о мире, то есть, если все люди закроют глаза и представят небо не голубым, например, а красным, то оно действительно станет красным.