Выбрать главу

В. Шинкарёв. Максим и Фёдор

Вещь в трёх частях

Как и всё, что я делаю,

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Игорю Константинову.

«Всё казалось ему странным в этом мире, созданном как будто для быстрой насмешливой игры. Но эта нарочитая игра затянулась надолго, на вечность, и смеяться уже никто не хочет, не может… Внутри бедных существ есть чувство их другого, счастливого назначения, необходимого и непременного, — зачем же они так тяготятся и ждут чего-то?»

А.Платонов

Часть первая

МАКСИМ И ФЁДОР

МЫСЛИ

афоризмы, максимы, федоры

Один Максим отрицал величие философии марксизма. Одна ко, когда его вызвали куда надо, отрицал там своё отрицание, убедившись тем самым в справедливости закона отрицания отрицания.

Максим презирал безграмотность и невысокие интеллектуальные данные своего друга Фёдора и любил подчеркнуть, что они друг с другом — полная противоположность. Нередко на этой почве между ними разворачивалась ругань и даже драка. Как-то раз, крепко вломив Фёдору, Максим с удовлетворением отметил, что овладел законом единства и борьбы противоположностей.

Знакомый Максима Пётр (о нём подробнее речь впереди) с детства испытывал неодолимую тягу к самоубийству. Идя по мосту, он нередко не выдерживал искушения покончить счёты с жизнью — и бросался вниз… Остальную часть пути одумывающийся Пётр преодолевал вплавь.

Суицидальные настроения, обуревающие впечатлительного юношу, помогли ему приобрести отличную закалку и данные спортсмена-разрядника.

Максим, комментируя это дело, с благодарностью отозвался о законе перехода количества в качество, которым не стоит брезговать.

Вскоре Максим с такой силой овладел философией марксизма, что мог без труда изобретать новые непреложные законы развития человеческого общества. Так, глядя на своего друга Фёдора, да и просто так, допивая вторую бутылку портвейна, Максим часто говорил: «Одинаковое одинаковому — рознь!»

У Максима было много сильных мыслей, даже трудно специально выделить. Так, например, его часто посещала необыкновенной силы мысль: «Где занять четвертной?»

Случалось, что и Фёдор мог кое-чему научить Максима. Так, однажды Максим дал Фёдору почитать одну книгу (из тех, о которых лучше не разговаривать с малознакомыми людьми). Фёдор пришёл на бульвар почитать, однако замечтался, попил пивка, да и не заметил, как посеял книгу.

— А где книга? — осведомился Максим вечером.

— Посеял, — отвечал Фёдор.

Максим осыпал Фёдора бранью, однако последний, не сплошав, спросил:

— А что, книга была хороша?

Максим в ответ лишь заскрежетал зубами. Тогда Фёдор продекламировал строки Некрасова:

Сейте разумное, доброе, вечное! Сейте — спасибо вам скажет сердечное Русский народ!

Максим, не зная, как возразить, лишь скрежетал зубами.

На алтарь мысли Максим мог положить всё, даже предметы первой необходимости.

Однажды он сказал:

— Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не хочется его пить.

Знакомый Максима Пётр любил рассуждать в том смысле, что человеку всё доступно и прочее.

Максим хмуро прослушав эти рассуждения, подобно баснописцу Эзопу, молвил: «Тогда выпей из дуршлага!» — и, хлопнув дверью, вышел.

Заметив, что Максим пьёт, не закусывая, Фёдор осведомился, не объясняется ли это тем, что Максим вспомнил о молекулярно-атомной структуре закуски.

Максим гордо помотал головой и сказал: «Кто не работает, тот не ест!»

Вот какая реплика приписывается Максиму, хотя это не достоверно.

Фёдор с похмелья начинал нескончаемый рассказ про исчезнувших собутыльников, или про то время, когда он учился в школе, или про какие-то деревни. Фёдор рассказывал бессвязно, надолго замолкая, иногда минут на пять — ограничиваясь одними междометиями или жестами.

Пётр, если не выходил сразу, то мучился, скучал, слонялся по комнате, перебивая Фёдора своими эскапистскими романтическими байками.

Максим, заметив неприязнь Петра к рассказам Фёдора, сказал: «Даже о литературном произведении нельзя судить по содержащимся в нём словам!»

САД КАМНЕЙ

хокку, танки, бронетранспортёры

Идёт Максим по тропке между круч. Но, поравнявшись с сакурой, Застыл, глотая слёзы.
Проснулся Фёдор с сильного похмелья лежит в саду японском под сакурой, и плачет, сам не зная, как сюда попал.
К станции электрички, шатаясь, Фёдор походит. Головою тряся, на расписание смотрит: Микасе, Касуга, Киото, Авадза, Инамидзума, и дальняя бухта Таго.
Что ж? С таким же отчаяньем смотрел он и раньше и видел: Рябово, Ржевка, Грива, Пискаревка, Всеволожск и дальняя Петрокрепость.
Ледяные, злые перроны.
Подбитым лебедем упал под куст сакуры Фёдор, Когда Максим ему вломил промеж ушей.
Максим по тропке шёл. Навстречу — Фёдор. Максим его столкнул. — Ты что толкаешься?! — вскричал с обидой Фёдор. — А что ты прёшь, как танк? — ему Максим в ответ спокойно.
Феномен чоканья желая изучить, Максим и Фёдор взяли жбан сакэ. И день, и ночь работали упорно. Наутро встали В голове как бронетранспортёр.
В саду камней сидел часами Фёдор, Максима ожидая. Максим по лавкам бегал за сакэ.
Максим стоял с поднятым пальцем. Фёдор ржал. Так оба овладели дзен-буддизмом.
Японский друг принёс кувшин сакэ. Максиму с Фёдором с учтивою улыбкой для закуси велел сакуры принести. А те, японским языком владея не изрядно, ему несут не сакуру, но куру.
Японский быт вполне освоил Фёдор, И, если раньше на кровати спал, то после трапезы с японскими друзьями валился прямо на циновку, не в силах до кровати доползти.