— Это он сегодня, — гордо ответил Максим.
— И стихотворение сегодня?
— И стихотворение.
Пётр хлопнул по лбу, достал из портфеля книгу:
— Сейчас послушайте внимательно, не перебивайте.
Фёдор сел и спустил босые ноги на пол, Максим чуть нахмурился. Оба закурили.
«Для отрока, в ночи глядящего эстампы…»
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
Максим и Фёдор, опершись друг о друга, сидели на небольшой поляне, покрытой густым слоем алюминиевых пробок; пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в несколько сантиметров и драгоценно сверкали золотым и серебряным светом.
На опушке поляны застыли брызги и волны разноцветных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд.
Фёдор давно перестал ориентироваться — куда ехать, в какую сторону, зачем, но Максим всё-таки настаивал на возвращении. Впрочем, можно было и не думать о нём, о возвращении — оно медленно совершалось само собой; то удавалось подъехать на попутной машине, то спьяну засыпали в каком-нибудь товарном поезде — и он неизменно подвозил в нужную сторону, в сторону Европы.
Возвращение неторопливое и бессознательное — как если бы Максим и Фёдор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвигалась.
— Максим, ты говорил поезд какой-то? — спросил Фёдор.
Максим чуть приподнял голову и снова уронил её.
Фёдор не нуждался в поезде; он не испытывал ни отчаянья, ни нетерпения, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд…
— Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда до вести, — обратился Фёдор к парню, лежащему напротив — случайному собутыльнику.
Тот поднял мутные, невидящие глаза и без всякого выражения посмотрел на Фёдора:
— Ты чего рылом щёлкаешь?
— Да вот Максима надо довести.
— Куда?
— В поезд.
— Билет надо. Билет у тебя есть?
— Максим говорил — у тебя билет, ты покупал. Помнишь?
Парень вывернул карманы: — Какой билет, балда? Где билет?
Из кармана, однако, выпало два билета.
Фёдор подобрал билеты, засунул Максиму в карман, поднял последнего под мышки и поволок к длинному перрону, просвечивающему сквозь кусты.
Парень побрёл следом, но, пройдя несколько шагов, опустился на колени и замер.
Фёдор, задыхаясь, и почти теряя сознание, выбрался на рельсы, чудом — видно кто-нибудь помог — запихнул Максима в тамбур, и упал рядом, словно боец, переползший с раненым товарищем через бруствер в безопасный окоп.
Кто-то его тормошил, что-то спрашивал и предлагал — Фёдор безмолвствовал и не двигался.
Когда он проснулся, Максима рядом не было.
Поезд шёл быстро, двери тамбура хлопали и трещали.
Фёдор встал. С ужасом глядя в черноту за окном, он несмело прошёл в вагон. Оттуда пахнуло безнадёжным удушьем. Максима там не было, вообще там никого не было, кроме женщины в сальном халате и страшных блестящих чулках. Она с ненавистью и любопытством рассматривала Фёдора.
Фёдор захлопнул дверь. Постоял в нетерпении, морщась от сквозняка; затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и отлетело в кусты ольхи.
Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Фёдор встал и неловко пошёл по каменистой насыпи к мокрым бликам шпал и фонарю.
Уже светало, но щёлкающие под ботинками камни были не видны, ноги разъезжались и тонули в скользком крошеве.
Пройдя метров сто, Фёдор сошёл с насыпи и, раздвигая руками мокрые кусты, чуть не плача, побрёл в направлении, перпендикулярном железной дороге.
Часть третья
АПОКРИФИЧЕСКИЕ МАТЕРИАЛЫ О МАКСИМЕ И ФЁДОРЕ
ЮНОСТЬ МАКСИМА (материалы к биографии)
Когда Максиму исполнилось 20 лет, он уже вовсю писал пьесы; к этому времени он уже написал и с выражением начитал на магнитофон следующие пьесы: «Три коньяка», «Бакунин», «Заблудившийся Икар», «Преследователь», «Поездка за город», «Андрей Андреевич», «Пиво для монаха», «Голем», «Васькин шелеброн» и другие.
Знакомые Максима вспоминают, что пьесы были вроде ничего, но никто не помнит про что.
Фёдор, знавший Максима в ту пору, утверждает, что пьесы гениальны; но про содержание сказал мало определённого; можно предположить, что это были повествования о каких-то деревнях, исчезнувших собутыльниках и про Фёдора во время обучения в школе.
Бывшая жена Максима также подтвердила гениальность пьес, сообщив, что пьеса «Заблудившийся Икар» была про Икара, пьеса «Бакунин» — про Бакунина. Её свидетельству, видимо, можно доверять, так как именно у неё хранятся плёнки с записями пьес. (К сожалению, на эти плёнки были впоследствии записаны ансамбли «АББА» и «Бони М»).
Бывшая жена Максима с теплотой вспоминает о вечерах, когда друзья Максима прослушивали пьесы. Обстановка была весёлая, непринуждённая, покупалось вино — всем хотелось отдохнуть и повеселиться, часто употреблялось шутливое выражение ставшее крылатым: «Максим, да иди ты в жопу со своими пьесами!»
Несмотря на то, что писание пьес отнимало у Максима много времени, он, видимо, с целью сбора материала для литературной обработки, служил младшим бухгалтером в канцелярии.
Учитывая, что Максим в свободное время занимался домашним хозяйством, а также то, что он часто упоминал о своём желании уйти в дворники, нельзя не вспомнить слова Маркса и Энгельса из работы «Немецкая идеология»:
«… В коммунистическом обществе, где никто не ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности, каждый может совершенствоваться в любой отрасли… Делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как моей душе угодно».
Максим в полном смысле этого слова не был ограничен каким-нибудь исключительным кругом деятельности. Так, в 23 года он неожиданно для друзей оставил и литературную и канцелярскую деятельности, в течении 2 лет совершенствуясь исключительно в военной области, причём не по-дилетантски, а в рядах вооружённых сил.
Вот то немногое, что известно о юности Максима до развода с женой — остальные сведения крайне отрывочны и противоречивы; так, бывшая жена утверждает, что с годами он становился всё тоскливее и тревожнее, не ночевал дома и избегал друзей, а Фёдор утверждает, что напротив, Максим «наплевал и успокоился».
В этих противоречивых суждениях даже не понять, о чём идёт речь.
Сам Максим никогда не рассказывал о своей юности и на вопрос, как сформировался его характер, только с грустью смотрит в окно.
ТАК ГОВОРИЛ МАКСИМ
Глубокой ночью встал Максим, чтобы напиться воды из-под крана и, напившись, сел за стол, переводя дух.
И уже крякнув, перед тем, как встать, заметил на столе коробку с надписью: «Максиму от Петра».