Когда кратковременный визит подходил к концу, Литвинов вручил Рузвельту подарок – альбом с марками. Рузвельт, листая альбом, не мог сдержать своей радости.
На следующий день «Правда» писала, что встреча в «Белом доме была кратковременным торжественным актом вежливости, и, хотя подробности не сообщаются, печать указывает, что встреча имела наиболее сердечный характер».
Через несколько дней, а именно 13 ноября 1933 года, Дивильковский отправил из Вашингтона в Москву письмо своей жене Елене Васильевне Голубевой, в котором подробно обрисовал события тех дней: «…в Нью-Йорке атака журналистов и фотографов на Папашу еще на борту парохода произошла по всем правилам и традициям – нас (нас с Уманским) совершенно оттерли, и целый час творился несусветный тарарам. Происходило это еще у карантина, т. е. острова в устье залива Гудзона со скверными портовыми постройками. Утро было туманное, дождливое. Нью-Йорка оттуда мы не видели… Уже потом, когда нас везли на паровом катере, мы проехали мимо статуи Свободы (у меня есть с нее хорошие снимки), и затем на другом берегу залива мы видели небоскребы, но издали и в тумане особенного впечатления не получилось…
Начиная с парохода Папашу оцепили восемь человек полицейских в штатском, ростом с колокольню, косая сажень в плечах, все одеты в толстые спортивные пальто, и все жуют резинку, или так кажется, потому что, по литературным источникам, им резинку жевать полагается. «Пресса» не отставала от нас и на катере – несколько журналистов туда пробралось, а камерамены, т. е. кинематографщики какой-то компании, вообще сняли второй катер и все время шли рядом с нами и закрывали нам вид на город; снимали Папашу не переставая.
Катер нас довез до пристани в торговых доках Нью-Джерси, это пригород Нью-Йорка, но каждый из этих пригородов величиной с хороший европейский город. К самой пристани был подан специальный поезд, который тут же отошел в Вашингтон, но для этого ему пришлось прорвать сплошную цепь журналистов. Некоторые фотографы прямо забрались на крыши вагонов. Обращение самое американское – бросаются на Папашу жать ему руку, лезут, орут, требуют, чтобы он снял шляпу, улыбался, кланялся, говорил приветствия и т. д. Здесь все этому подчиняются, даже министры, как мы убедились дальше. Таким образом, из Нью-Йорка мы видели до сих пор только несколько небоскребов в тумане и те пригороды, через которые нас везли. Все это скверно, серо, мелко, деревянно, но среди домишек, веревок с бельем и пустырей все время возникают и до самого неба возвышаются невиданные громадины – заводы, мосты, резервуары, дамбы для автомобилей, бесконечные железнодорожные станции. Ничего «принципиально» нового, ничего после Европы неожиданного, но все раздуто, преувеличено, напихано в колоссальных количествах, грубо, наспех, небрежно, некрасиво, но солидно и – главное – богато. Чувствуется, что в этой стране были еще недавно большие деньги и тратить их умели широко, по-американски…
Ну, в Вашингтоне при приезде был опять большой тарарам: фотографы, встречающие и проезд города на машинах под конвоем полицейских мотоциклетов вместо кавалерии. А с тех пор идет работа, и мы города как следует не осмотрели. Ходили пешком только два раза…
Живем мы у Сквирского[38] в доме, он освободил для нас три комнаты: свою собственную, канцелярию и библиотеку, здесь же едим, здесь же и работаем. Выезжаем только «официально» – в министерство и т. д. Папаша весь день проводит на заседаниях, то в министерстве, то в Белом доме (у президента); в министерство я его обычно сопровождаю, а в Белом доме мы были все только на парадном завтраке, но об этом рассказать надо не в письме. Дом Сквирского спервоначала был оцеплен невероятным количеством полиции, не то для почета, не то для охраны, так как были всякие слухи о покушениях, даже одного белого арестовали в Нью-Йорке. Теперь по нашей просьбе сильно сократили. Все же с нами всюду ездит один человек, и внизу в передней Сквирского тоже сидит. Все это очень «мило» – дежурный всячески помогает отправить телеграммы и т. п…»
До отъезда Литвинова в Америку в Москве были определены принципы советской позиции во время будущих переговоров с правительством Соединенных Штатов Америки. Было ясно, что не сразу удастся обо всем договориться с правительством Рузвельта. Противники признания Советского Союза не теряли времени, всячески старались застопорить переговоры. Еще 27 мая 1933 года руководитель восточноевропейского отдела государственного департамента Роберт Келли передал в госдепартамент, а через него Рузвельту памятную записку. В ней он выдвинул три условия, выполнение которых обязательно для Советского Союза. СССР должен возвратить Америке царские долги, уплатить громадную сумму за национализированную после революции собственность, принадлежавшую американцам, и, наконец, прекратить «революционную пропаганду».
Советский Союз не мог пойти на уплату долгов, не мог пойти на возмещение конфискованной собственности американских капиталистов. Советская страна имела серьезные материальные контрпретензии в связи с американской интервенцией в Россию.
Решить все вопросы претензий и контрпретензий можно было только с Рузвельтом. Он был тем государственным деятелем, который способен заглянуть в будущее, а это будущее настоятельно требовало нормализации отношений с Советским Союзом.
Но сразу же возникал вопрос: кто будет вести переговоры с Литвиновым – государственный секретарь или президент? Рузвельт вполне мог поручить эту миссию Хэллу. Но тогда переговоры могли затянуться. В Белом доме чувствовалась очень нервозная обстановка. Это Литвинов заметил уже во время первого официального визита. Было ясно, что там все подчиняются воле и интеллекту Рузвельта. Но нервозность свидетельствовала о том, что Рузвельту нелегко держать в своих руках всю огромную сложную машину государственной власти и справляться с явным и тайным противодействием своей политике.
А противодействие это усиливалось с каждым днем. Просматривая ежедневно крупнейшие вашингтонские и нью-йоркские газеты, Литвинов видел, как активизировались не только американские противники признания Советского государства, но и многочисленная белогвардейская эмиграция. Вся контрреволюционная нечисть, выметенная Октябрем и нашедшая пристанище в Америке, тогда еще чувствовала себя весьма сильной и лелеяла надежду на реставрацию в России если не монархии, то уж капитализма наверняка. В газетах наряду с позитивными материалами публиковались и дикие небылицы, клевета о Советской стране и ее дипломатах.
В таких условиях начались вашингтонские переговоры.
Каждое утро по заранее определенной программе Литвинов приезжал в государственный департамент или в Белый дом. У подъезда все эти дни ждали журналисты. Сотрудники госдепартамента и секретной полиции решительно осаживали слишком назойливых корреспондентов. Выйдя из машины, Литвинов дружески здоровался с журналистами, советовал им быть терпеливыми и, улыбаясь, проходил к главному входу.
Рузвельт с живым интересом присматривался к советскому дипломату, к его манере держаться, искал в нем какие-то особые черты, которые, по мнению многих, должны быть присущи русским революционерам, и никак не находил их. Полноватый человек в очках, одет в строгий костюм, спокоен, методичен, говорит на хорошем английском языке. Надо полагать, что Рузвельт при его проницательности за две недели общения сумел оценить и внутренний мир советского наркома. Ведь не случайно же, когда Литвинов через восемь лет снова приехал в Вашингтон, между ними установились вполне дружеские отношения.
В чем же дело? В могучей внутренней силе и идейной убежденности Литвинова. В его интеллекте, богатом жизненном опыте. Он принадлежал к тем людям, которые могли даже противников заставить себя уважать. Эти качества были присущи ленинской гвардии. Несколько десятилетий назад Борис Спиридонович Стомоняков писал: «Историки нашей эпохи будут с особым интересом изучать личность и международную роль человека, который из старого, заслуженного профессионального революционера-подпольщика превратился в выдающегося дипломата своего времени. Они будут искать объяснения этого поразительного превращения и блестящих успехов т. Литвинова на международном поприще в его биографии, в его личных качествах. Эти поиски будут, конечно, плодотворными, ибо т. Литвинов является богато одаренной и сильной личностью, человеком крупнейшего масштаба».
38
Сквирский Борис Евсеевич (1887–1941) – в 1922–1933 годах неофициальный представитель НКИД РСФСР в США, в 1933–1936 годах советник полпредства СССР в США.