Но по этой «тревоге» одним оружием, видно, не обойтись. Дежурный по роте объявляет:
– Строиться с лыжами! Взять маскировочные костюмы.
Значит, тревога серьезная. А может, что-нибудь случилось?.. Эта неизвестность еще больше подстегивает.
Не прошло и четырех минут, как я в полной боевой готовности, с лыжами в руках, выбегаю из казармы.
На улице такой мороз, что в ноздрях закололо. Тишина небывалая. Вроде все вокруг вымерло. От этого, наверное, снег не скрипит под ногами, а прямо кричит, как живой. Сделаешь шаг, и земля звенит. И звон тот до самых звезд достигает. А им, звездам, мороз нипочем. Перемаргиваются, точно подсмеиваются над нами, что спешим мы закрыть уши от холода – торопливо отвертываем свои шапки. Может, звездам весело оттого, что солдаты не знают, какое дело предстоит им в эту глухую ночь?..
Двери в казарму уже не закрываются. Оттуда народ валом валит.
Замечаю, что командир роты и командиры взводов уже здесь. Офицерам нашим тоже нет покоя. Всегда начеку.
Старший лейтенант Куприянов подает команду:
– Рота, в линию взводных колонн, по четыре – становись!
Построились мы в колонну и побежали через плац к артиллерийскому парку. За парком, где начинается наше учебное поле, стали на лыжи и двинулись к Муравьиному яру – месту сосредоточения по тревоге.
Вот и Муравьиный яр. Его покрытое кустарником дно прячется в потемках. Темно так, что от головы ротной колонны трудно разглядеть замыкающие ряды.
Спустились мы по склону яра к заснеженным кустарникам, и здесь началась проверка готовности взводов к маршу. Командиры дотошно осматривают каждого солдата: все ли из оружия и снаряжения имеется налицо, не сунул ли кто случайно ноги в сапоги без портянок… Всякое может быть.
Потом лейтенант Фомин подозвал командиров отделений своего взвода, чтобы отдать приказ. А между нами, солдатами, уже пронесся слух, что где-то в двадцати километрах к северо-востоку от города «противник» высадил авиадесант. Придется с ним повозиться, и каждому интересно, как оно все там будет.
Надеваем мы белые маскировочные костюмы, осматриваем крепления лыж. Возбуждены, даже мороза никто не замечает.
Подошли сержанты. Левада отвел наше отделение в сторону и начал объяснять задачу. Оказывается, задача нелегкая. Будем действовать мелкими группами. Младший сержант Левада говорит, что успех зависит от умения владеть компасом. Ведь нашему отделению предстоит пройти по прямой, по бездорожью восемнадцать километров. Легко сказать – восемнадцать! И это через заснеженные поля, кустарники, овраги… К восходу солнца нужно сосредоточиться на южных скатах высоты с тригонометрической вышкой. К этой же высоте, только с разных сторон, подойдут другие отделения нашего взвода.
Закрепляем мы визиры своих компасов на заданный азимут. Теперь никакая карта не нужна. Впрочем, карт на этот раз нам и не дали.
И только приготовились тронуться в путь, как старший лейтенант Куприянов вдруг крикнул:
– Воздух!
Мы замерли на месте. «Почему командир роты тревожится? Ведь темно. Пусть сто самолетов в небе, нам что до них?»
В это время в чаще кустарника кто-то пальнул из ракетницы. Не успела ракета разгореться над яром, как все мы, не сходя с лыж, кувырнулись в снег. И если бы оказался в небе настоящий противник, вряд ли ему удалось бы рассмотреть что-нибудь на дне Муравьиного яра.
Но все вышло по-иному. Близ нас стали рваться взрывпакеты – началась «бомбежка». Я даже не разглядел, кто те пакеты бросил. Наверное, командиры взводов.
Когда взрывы прекратились, командир роты дал такую вводную:
– Взвод лейтенанта Фомина понес потери! Выведены из строя командиры второго и третьего отделений и пулеметный расчет первого отделения! Самолеты «противника» делают новый заход для «бомбежки»! Нужно рассредоточиться. Каждое отделение действует самостоятельно.
Справа и слева послышались команды. Это сержанты уводят своих подчиненных из-под «удара». А наше отделение лежит, хотя в небе вот-вот опять может вспыхнуть ракета.
И тут только я смекнул, что мы остались без командира: наш Левада-то зачислен в «убитые».
Вскакиваю на ноги и подаю голос:
– Второе отделение, слушай мою команду! Встать!.. За мной, бегом – марш!
Пустилось наше отделение по дну яра к его северному отрогу. А когда достигли расщелины, остановились и залегли.
Рядом со мной лежит в снегу Василий Ежиков и шепчет:
– Молодец, Максим, здорово у тебя получилось, как в боевой обстановке.
Я наклонился к Ежикову и отвечаю:
– Товарищ рядовой Ежиков! На занятиях никаких Максимов! Есть заменивший командира рядовой Перепелица, есть рядовой Ежиков! Ясно?
Ежиков шмыгнул носом и ответил:
– Ясно…
Замечаю, что к расщелине подходит лыжник. Узнаю в нем лейтенанта Фомина. Подъехал он и говорит:
– Рядовой Перепелица, постройте отделение. С лыж не сходить.
Подал я как положено, команду, выровнял строй и доложил командиру взвода. А он спрашивает:
– Задачу отделения знаете?
– Так точно, – отвечаю.
– Действуйте. Время не терпит.
Я тут немного растерялся.
– Как, – спрашиваю, – действовать? Вести отделение по азимуту?
– Не только вести, – говорит лейтенант. – Кто в бою заменяет выбывшего командира, тот берет на себя полную ответственность за выполнение всей задачи. Командуйте.
Приказано – никуда не денешься. Но ведь впереди возможен бой с «противником». А чтобы командовать в бою, большое умение требуется. Командовать без умения – все равно что слепому грибы собирать.
Но тут же подбадриваю себя: «Не робей. Перепелица, не зря тебя столько учили. Лейтенант знает, кому доверил отделение».
– Слушаюсь, – ответил я.
…Поднялись мы из Муравьиного яра, прошли заводской поселок и оказались на окраине города. Отсюда определен азимут на высоту с тригонометрической вышкой. Здесь, так сказать, печка, от которой танцевать начнем.
Вскоре цепочка отделения достигла железнодорожной насыпи. По ту сторону железной дороги перед нами раскинулся заснеженный простор. Но этот простор только угадывался. Над полем стояча ночь.
Назначаю Ежикова и Самуся дозорными и приказываю им двигаться впереди отделения.
– Только не отрывайтесь далеко, – напоминаю солдатам, – будьте на виду.
В ответ Ежиков кинул на меня колючий взгляд. Зачем, мол, учишь ученых? Каждому солдату известно, что если дозор не имеет связи с ядром, то от него мало толку. Наткнется на противника, а просигналить не сумеет. Разве только шум поднимет. Но напомнить обязанность дозорных – не лишнее. Суть всякого учения – в повторении. Повторишь лишний раз, крепче в мозгу засечется.
…Идут Ежиков с Самусем впереди, лыжню прокладывают, а я по этой лыжне веду отделение. Мороз все крепчает, лютует. Дерет щеки, нос. Капюшон маскировочного костюма около подбородка ледяной коркой покрылся. Иней серебрит брови солдат. Но шагаем легко. Наст твердый, припорошенный мягким снежком. Лыжи хорошо скользят по нему, даже посвистывают.
Вокруг мгла. Время от времени из этой мглы выступают кустарники, деревья да овраги встают на пути.
Причудливым все выглядит ночью. Каждый куст надел на себя снежную шапку и сидит под ней, не шелохнется. Приближаешься к нему, и мерещится, что впереди вздыбился какой-то здоровенный зверь. Глядишь и думаешь, что он от тебя далеко, но сделаешь шаг-другой, и уже вровень с ним. Одно слово – зимняя ночь. Только на фоне неба очень хорошо видны деревья – близкие и далекие.
Но мне некогда ими любоваться. Дозорные собьются с направления – кто в ответе будет? Ведь в такую ночь пройдешь мимо этой высоты с вышкой и не подумаешь, что она рядом. Вот и надо Перепелице сходить с лыжни, останавливаться на несколько секунд и подносить к глазам руку с компасом. И тут не просто нужно взглянуть на компас. Требуется точно совместить светящиеся стрелки, указывающие на Юг и на Север, с этими же надписями на циферблате и проверить, не отклоняемся ли мы от азимута, на который указывает визир компаса. А чтобы точнее выдерживать направление и реже сходить с лыжни, засекаю ориентиры. Подниму компас к глазам и по линии визира прицеливаюсь далеко вперед, на какое-либо дерево, выделяющееся на фоне неба. Потом повернусь кругом и в тылу засекаю приметное дерево. Вот и движемся по линии между этими ориентирами, потом новые засекаем.