От этих характеристик, более эмоциональных, нежели позволяющих подойти к разгадке «тайны» Робеспьера, перейдем к многочисленным свидетельствам людей, находившихся в разное время по одну сторону баррикад, рядом с Неподкупным. Коллега Робеспьера по Комитету общественного спасения Бертран Барер вспоминал: «…он (Робеспьер. — А. Е.) узурпировал власть народа, управлял Конвентом с помощью страха, правительством — посредством публичных обвинений в (якобинском) клубе, городом — опираясь на террор… Он присвоил себе всю полноту власти, подчинил себе всякую волю и какое-то время являлся олицетворением Республики». «С одной стороны, честность, любовь к свободе, верность принципам, сочувствие беднякам, преданность делу народа, с другой стороны, устрашающая угрюмость, язвительная ярость в отношении врагов, отвратительная зависть к тем, кто своими талантами превосходил его… страсть во всем первенствовать, безграничная подозрительность… фанатичная приверженность к законам, которая побуждала его предпочитать их исполнение самому существованию народа. Таким я увидел его в Учредительном собрании и в Конвенте»[10].
А вот что писал в своих мемуарах о Робеспьере член Конвента, зловещий «палач Лиона». Жозеф Фуше: «Лишь один-единственный человек в Конвенте, казалось, пользовался непоколебимой популярностью: это был Робеспьер, полный гордыни и хитрости; завистливое, злобное, мстительное создание, которое никогда не могло насытиться кровью своих товарищей и которое благодаря своим способностям, постоянству… ясности ума и упрямству характера взяло верх над самыми опасными обстоятельствами. Воспользовавшись своим главенствующим положением в Комитете общественного спасения, он открыто устремился к тирании…»[11]
Руководивший войсками Конвента в день 9 термидора Баррас в своих воспоминаниях также не преминул высказать свое мнение о Неподкупном: «Мы были… жертвами террора, — заявил он, — и Робеспьер, конечно, являлся… верховным вождем этого режима, служившего ему основой для осуществления своей политической системы… Робеспьеру удалось установить настоящую диктатуру за счет своей репутации неподкупности и, так сказать, политической неизменности: его язык оставался неизменным, как и манера одеваться… он достиг такой степени верховной власти, которая заставила содрогнуться весь мир, а его самого из страха принудила сохранять эту власть, которой он не смел себя лишить»[12].
При всех различиях и нюансах приведенных характеристик в них на удивление много совпадений в оценке личности Неподкупного. По-видимому, тот, кто желает приблизиться к постижению загадки Робеспьера, не должен пройти мимо этих красноречивых совпадений и не менее красноречивых отличий.
Ценность мемуарных свидетельств несомненна, но доверять им безоговорочно, разумеется, не стоит. Не секрет, что большинство мемуаров пишутся в расчете на «суд потомков», а потому мемуаристы вольно или невольно, в зависимости от своих целей, «ретушируют» прошлое.
Тем больший интерес в этой связи представляют два свидетельства, не предназначавшиеся к печати. Одно из них — донесение английского агента, проникшего в Комитет общественной безопасности и скрывавшегося под именем Рауля Эсдена: «Король Максимилиан, — с иронией отмечает он, — не всегда владеет собою настолько, чтобы скрыть свою антипатию… Все же он так хорошо управляет своими чувствами… что все красноречие, все таланты, богатства, умы, которые не подчинились ему без остатка, подлежат уничтожению и сметаются прочь с его пути. Подозревать всех и вся — его единственный принцип. Его собственные коллеги по Комитету должны ненавидеть и бояться его, немыслимо, чтобы они не испытывали этих чувств»[13]. Другое, приписываемое маркизу де Семонвилю, озаглавлено: «Заметки для развлечения графа Прованского» и характеризует Робеспьера следующим образом: «…адвокат из города Арраса… со своей физиономией больной лисицы… ужасающий тех, которые пристально посмотрят на него, он в глубине положительно отличается недостатком смелости: он очень ловко умеет выдвинуть вперед других, с тем чтобы самому удержаться позади. Его красноречие водянисто; в его крикливом голосе заметен недостаток отчетливости; его никак нельзя назвать оратором. Почему же в настоящее время он оказывает такое необычайное влияние на конвент? Говоря правду, я просто думаю, что он внушает страх… Он говорит, будто он великий друг и защитник свободы; но я в этом несколько сомневаюсь, так как он защищает ее только тогда, когда дело идет о нем самом…»[14] И вновь примечательное сходство: и английский шпион, и французский дипломат упоминают о страхе, боязни, нагоняемой на всех Неподкупным. Не это ли лучше всего другого объясняет ту поистине патологическую ненависть, которую испытывали к вождю монтаньяров его враги? Репутация «величайшего из извергов»[15], закрепившаяся за ним во многом благодаря отзывам его бесчисленных врагов и недоброжелателей, «перекочевала» в труды ряда историков. Томас Карлейль, призывавший милосердие божие к Робеспьеру[16], был, скорее, исключением из правил. Голоса историков-робеспьеристов, уверявших, что Робеспьер и его группа «были продолжателями дела буржуа XIV века и 89 года, которые не отделяли буржуазию от народа»[17], буквально «утонули» в хоре инвектив в адрес Неподкупного и людей, разделявших его взгляды. Прав был Фридрих Сибург, еще в 1938 году заметивший по поводу Робеспьера, что «любой клочок информации, касающийся его, несет следы либо восхищения, либо слепой ненависти, но никогда — беспристрастности…»[18]