Иными словами, в увековеченной в воспоминаниях личности Волошина мы видим такое сочетание различных мотивов лидерства применительно к жизни кружка, в котором лидерство духовное уравновешивается прагматическим, а также присутствует талант поддерживать отношения между людьми и гармонию в группе благодаря исключительной способности понимать чувства людей и их самые разнообразные взаимоотношения. Не всегда ясно, реально ли Волошину были присущи эти качества. Есть свидетельства, подтверждающие, что порой он действительно проявлял себя как одаренный лидер, однако есть и указания на то, что его таланты преувеличиваются. Однако дело не только в этом. Сама гиперболизация в этих воспоминаниях, то напряженное внимание, которое уделяется в них проблеме эффективного лидера сообщества, говорят о сильной обеспокоенности этих интеллигентов-мемуаристов проблемой сплоченности и идентичности сообществ.
Беспокойство по поводу лидерства в сообществе имело вполне реальные основания. В период наибольшей активности Волошина, а также позднее, когда начали создаваться мемуары, писатели и другие интеллигенты испытывали изрядное давление, оказывавшееся как на организации, так и на отдельных лиц. В дореволюционный период представители интеллигенции испытывали затруднения из-за все более разнообразных возможностей самоидентификации и определения собственного экономического и социального поведения[41]. Это стало серьезным вызовом для группы, которая лишь совсем недавно была однородной в социальном плане, включая в себя в основном представителей дворянства. Растущая обеспокоенность по поводу роли и соответствующих ей идентичности и поведения образованной элиты в российском обществе также получила отражение в таких решительных идеологических схватках, как те, что велись на страницах знаменитого сборника «Вехи», посвященного интеллигентской полемике и разногласиям по поводу роли интеллигенции в обществе Российской империи [Бердяев и др. 1909][42]. Казалось, что в России позднеимперского периода в жизни образованных людей на каждом шагу открываются трещины и разломы, что отражалось и на кружке как основной форме общественной организации литературной интеллигенции, приводя к появлению в нем дополнительных трещин. Действительно, складывается впечатление, что сам кружок способствовал усугублению проблемы из-за собственных возможностей действовать во внешнем мире в качестве самостоятельной идеологической организации, предназначенной для борьбы с другими кружками или группировками.
Беспокойство по поводу сообщества интеллигенции и ее идентичности также являлось частью более общего беспокойства по поводу национального сообщества, поскольку сама Россия как традиционное общество раскалывалась под давлением новых обстоятельств, связанных с правлением Николая II, чья способность к руководству страной у многих вызывала сомнения. Современные исследователи этого периода, такие как Леопольд Хеймсон, Джон Бушнелл и Джеффри Хоскингс, составили по кусочкам картину общества, терзаемого внутренними противоречиями, переживающего глубокие и неразрешимые культурные конфликты, конфликты интересов и политических убеждений как в масштабах всего населения, так и между его частями, а также элит и государства [Haimson 1970; Bushnell 1985; Hosking 1973]. Революция 1905 года, в которой приняли участие многие писатели, была лишь одним их проявлений растущей напряженности в политическом устройстве, крах которого был не за горами. Вера в само существование императорской России как целостного политического образования начала ослабевать задолго до того, как оно было окончательно разрушено в результате внутренних потрясений, вызванных Первой мировой войной.
Обращение к вышеописанной проблеме в воспоминаниях отразило тоску литературного сообщества по такому лидеру, который был бы одновременно вдохновенным и прагматичным, чутким и деятельным и разрешил бы проблемы дисгармонии и дезинтеграции. Однако, как покажут события, произошедшие после 1917 года, это стремление к гармонии во многих отношениях оказалось опасным. Следуя за своими лидерами, литературное сообщество все больше порабощалось государством. Тем самым литераторы безоговорочно и полностью отвергли первоначальный импульс, приданный им коммунитас (завершая цикл того, что Тёрнер называет «ритуальным процессом»), интегрировав себя в самую мощную традиционную структуру в российской истории, а именно в структуру государства, поскольку она была пронизана традиционными личными связями знакомств и патронажа. На этот путь литературное сообщество вступило именно благодаря вере в своих лидеров, которым оно, вероятно, приписывало слишком большое могущество или наделяло их слишком большим числом различных форм могущества.
41
Статьи, вошедшие в сборник «Между царем и народом», проливают свет на многие альтернативы, которые были доступны стремительно разраставшейся образованной элите. См. [Clowes et al. 1991].
42
Подробный обзор политических взглядов и споров интеллигенции в несколько более поздний период содержится в [Burbank 1986].