Развивая проблемы структуры и антиструктуры в своем исследовании формирования кружка сквозь призму жизни Волошина, мы сначала выявим вбирающий в себя все, от домашней сферы до государства, традиционный контекст системы личных связей и отношений патронажа, в котором протекали его детство и ранняя юность; мы увидим, как проходило его болезненное знакомство со странным сочетанием могучего духа коммунитас и власти патриархального наставничества в общественной организации символистов; затем мы увидим, как он сам восстает в духе коммунитас против традиционных структур, составляющих жизнь кружка символистов, превращаясь в наставника вышедшей на литературную арену новой группы – женщин-поэтов. Поскольку он стремился оказать серьезное воздействие на культуру, в рамках которой жил и функционировал, это можно рассматривать как первое проявление его агентности.
Далее мы проследим, как он консолидировал этот исходный бунтарский импульс, создавая в 1911 году обственный кружок в стиле коммунитас, проникнутый духом самопреобразования его преимущественно молодых гостей посредством театрализации жизни. По мере достижения зрелости его кружком в 1910-1920-е годы мы будем наблюдать, как сплетни и рассказы, которыми обменивались члены этого кружка, смягчали пылкий первоначальный дух коммунитас образца 1911 года, побуждая его уступить место своего рода групповой мифологии идентичности в самопреобразующейся коммунитас. Затем мы на время отойдем от темы коммунитас и рассмотрим, как Волошин боролся за выживание в период Гражданской войны, используя свои умения обзаводиться традиционными связями и покровителями; опираясь на эти же самые навыки, он реанимирует свой кружок и встроит его в систему льгот и социального обеспечения, предоставляемых Советским государством писателям и другим представителям интеллигенции. В контексте аналогичных действий некоторых других лидеров литературного сообщества история агентности Волошина в этих вопросах позволит нам показать, каким образом в раннесоветский период литераторы постепенно встраивались в структуру молодого государства, начиная с поисков наставничества/покровительства таких известных и любимых вождей.
Перейдя к исследованию возродившегося в советское время кружка Волошина, мы поговорим об устойчивости и трансформации двух привычных форм традиционной структуры, а также о спокойном существовании коммунитас в форме развивающейся советской модели идеального поведения интеллигенции и идентичности, которая формировалась вокруг личности Волошина. И наконец, мы станем свидетелями крушения его отдельно взятой системы патронажа под нажимом государства в период потрясений, связанных с приходом к власти Сталина, в конце 1920-х и в 1930-х годах, когда литературное сообщество оказалось наконец полностью встроенным в структуру государства под покровительством, а также духовным лидерством одной личности – самого Сталина.
Эта история во многих отношениях трагична, хотя и в ней есть проблески надежды. Однако прежде всего она предоставляет возможность взглянуть по-новому на очень важную для истории русской литературной жизни тему: на культурные истоки общественной и политической власти в литературном кружке, лежащие между структурой и антиструктурой, и на то, как некоторые личности могли обращаться к этим истокам, иногда с пользой, а иногда во вред тем, кого вели за собой.
Глава 1
Социокультурное происхождение Волошина
Краткое повествование о детстве и юности Волошина, знакомящее с некоторыми лицами и темами
С какой бы стороны ни подойти к Максимилиану Волошину, нас почти всегда ожидает встреча с женщиной. Первая из них – это, конечно же, его мать, Елена Оттобальдовна Глазер, родившаяся в обрусевшей немецкой семье, чьи предки переселились на восток в XVIII столетии, но при этом сохранили полустершееся ощущение своей принадлежности к немецкому этносу. Мы видим Глазеров на семейной фотографии 1860-х годов: пятеро взрослых и четверо детей, в центре – мать Елены Оттобальдовны, дама с темными, гладко зачесанными назад волосами и суровым взглядом, устремленным в точку справа от зрителя. Ее отец, крепкий, начинающий лысеть мужчина в очках и с моржовыми усами, сидит, а на его плечо опирается маленькая Елена, на снимке крайняя справа. Предвещающие расцвет ее необычной красоты через несколько лет тонкие брови, полные губы и маленький круглый подбородок выделяются на широком, почти квадратном лице Елены, свидетельствуя о ее добросердечии и изрядном самообладании [Купченко, Давыдов 1990: 160 (фото на вклейке)].