Обучение нетворкингу: от дома и до государственных масштабов
В российском обществе позднеимперского периода система личных связей формировалась на многих уровнях, при этом ключевым стимулирующим фактором являлись непосредственное окружение и знакомства, завязавшиеся в этом окружении благодаря опыту взаимного общения. Одним из наиболее важных локалитетов для установления личных связей, где многие образованные русские впервые обретали такой опыт, был дом, защищенное «гнездо» идентичности и силы российской элиты. Это имело множество последствий для функционирования нетворкинга и его влияния на общество и историю России. Прежде всего, это означало, что даже дети имели возможность наблюдать, испытывать и развивать навыки нетворкинга. Это означало также, что к тому времени, когда дети покидали дом и выходили в свет, они уже обладали набором полезных личных связей.
Детство и отрочество Волошина прошли в нескольких домах, поэтому у него было множество возможностей открыть для себя, какую важность имеет в домашнем локалитете формирование отношений, основанных на взаимной терпимости и общих интересах. У него также была возможность исследовать целый ряд домашних структур, многие из которых отражали широкое разнообразие моделей домохозяйств российской элиты, в которых на достаточно регулярной основе могли общаться друг с другом члены как нуклеарной, так и расширенной семьи, а также лица, совершенно не связанные с ними родством, такие как слуги (включая домашних учителей и гувернанток), квартиранты (иногда), гости, приехавшие на долгий или краткий срок. Статистика начала века о составе домохозяйств в Москве и Петербурге – центрах сосредоточения образованной элиты – показывает, что только 52 и 53 % населения соответственно, проживавшего в «семейных» домах (в отличие от тех, кто жил в рабочих казармах, или «одиночек»), действительно были членами семьи. Соответственно, 48 и 47 % остальных в этих городах составляли квартиранты, а также слуги и другие постоянно проживающие с семьей работники.
В среднем в московских семьях насчитывалось чуть более восьми человек, в петербургских – чуть меньше восьми [Тройницкий 1899–1905, 24, табл. 2; 37, табл. 2]. Также вероятным, учитывая издавна присущую элите культуру гостеприимства, коренящуюся в общественном укладе русской интеллигенции, было частое присутствие в доме друзей и дальних родственников, независимо от того, жили ли они там какое-то время или просто были постоянными гостями, приглашаемыми к столу[54]. В таких семьях вынужденное общение между людьми, как родными, так и не являющимися кровными родственниками, которое складывалось в результате совместного проживания или даже обычных визитов, выстраивание долговременных контактов, основанных на взаимных терпимости и интересе, обеспечивало идеальную атмосферу для формирования нетворкинга. Личные связи, установленные в условиях подобного группового проживания, могли не только развиваться в эмоциональном плане, но и иметь экономическое значение, как в контексте самого домохозяйства, так и – потенциально – за его пределами.
Структура подмосковного дома Вяземских, где Волошин с матерью провели несколько лет, соответствует типичной московско-петербургской модели домохозяйства, в котором под одним кровом живут и члены семьи, и большое количество лиц, не являющихся родственниками. Некоторое время в доме проживали не только нуклеарная семья Вяземских и неполная семья Волошиных (формально они были квартирантами), но и брат матери Вяземского, а также домашний учитель детей[55]. В этом доме Волошин тесно общался не только с нуклеарной семьей Вяземских и их родней, но и с теми, кто на них работал, например с домашним учителем Вяземских Туркиным.
Это был тот самый Туркин, уже не репетитор, но преуспевающий журналист, с которым в процитированном выше письме матери Макс предполагал возобновить знакомство, чтобы тот составил ему протекцию. Таким образом, впервые поднимая вопрос о литературном патронаже, Волошин сразу же надеялся опереться на личные связи, сформировавшиеся благодаря его детскому домашнему опыту. В письмах матери о своих ранних литературных амбициях Волошин, конечно же, упоминал и Досекина, личные отношения с которым у него сложились также в контексте домашней жизни, когда до переезда в Крым все они жили вместе в Москве в одной квартире.
Как показывают оба этих примера, такие связи, основанные на домашних отношениях, могли служить прагматическим целям, выходящим далеко за пределы дома как такового. Однако их можно рассматривать и как естественный результат того, что при совместном проживании или общении в доме может происходить примечательное смешение личных и экономических форм связей. Во многих случаях Волошин столкнулся с этим не только в детстве и юности, но и тогда, когда стал старше. Так, живя в пансионе феодосийской гимназии, он подружился с одним мальчиком, Сашей Пешковским, который стал самым близким другом его юности. Вскоре он и Пешковский договорились съехать из пансиона и снять жилье в доме семьи Петровых, и это решение оказалось важным как в личном, так и в экономическом отношениях.
54
О культуре гостеприимства элиты, при которой гости могли приезжать на званый вечер или с частным визитом и задерживаться на несколько недель, см. [Roosevelt 1995: 129–153].