Раев усматривает в этом кружке воплощение ценностей романтизма, впитываемых российской интеллектуальной элитой того времени; он также наблюдает в нем возникновение нового духа, который будет составлять основу интеллигентской идентичности вплоть до 1917 года, а также считает, что корни этой идентичности берут свое начало в формировании этого кружка. Несомненно, такие ценности, как взаимная преданность, стремление разобраться в себе и достижение внутреннего преобразования, играли определяющую роль и в некоторых хрестоматийных кружках более позднего периода истории интеллигенции, в частности в кружке А. И. Герцена и его друга Н. П. Огарёва или в кружке Н. В. Станкевича[17]. Однако после роспуска «Дружеского литературного общества» кружок как институт просуществовал более столетия, несмотря на немалые потрясения, пережитые в течение этого периода. Кроме того, ценности, исповедавшиеся в этих кружках, не были уникальны ни для указанного временно го периода, ни, конечно же, для русской интеллигенции. Для лучшего понимания исторического значения интеллигентского кружка полезно обратиться к культурной модели, заимствованной из сравнительного антропологического исследования Виктора Тёрнера, посвященного антиструктурной коммунитас.
По определению Тёрнера, данного им в книге «Ритуальный процесс. Структура и антиструктура», коммунитас — это широко распространенная форма человеческого общения, складывающаяся за пределами и в оппозиции традиционного общественного порядка, которая предлагает своим участникам временное убежище от «закона, обычая, условностей и церемониала» для самопреобразования и в конечном счете, возможно, для трансформации традиционного порядка, от которого она служит убежищем. Коммунитас представляет собой прямую противоположность институциональной структуре, иерархии и всем ее проявлениям в материальных свидетельствах богатства и общественного положения, пестуя вместо этого дух умеренного эгалитаризма среди своих членов, которых связывают очень личные, спонтанные, непосредственные отношения, сложившиеся в процессе общего стремления к цели, скорее священной, чем прагматической. Тёрнер дает характеристику этих уз, опираясь на теорию «Я-Ты»-отношений Мартина Бубера; вместо сегментирования «по статусам и ролям» люди в коммунитас общаются друг с другом в «прямом, непосредственном и всеобщем взаимодействии человеческих личностей» [Тэрнер 1983: 201, 241].
С точки зрения традиционного общественного порядка, который и составляет ее контекст, и противостоит ей, коммунитас часто рассматривается как нечто магическое, иногда – как опасное, обладающее потенциалом нарушить или осквернить привычный уклад [там же: 208–209]. Роль коммунитас тесно связана с ролью юродивого, придворного шута, которые могут сказать правду в лицо, а также художника и пророка, которые открывают нам истины в высшей инстанции и смысл бытия [там же: 182–183, 242]. Тёрнер предлагает широкую концепцию этого социального явления. Согласно «Ритуальному процессу», проявление опыта коммунитас многообразно, от обрядов вступления в должность избранного вождя в проживающем в Замбии племени ндембу и милленаристских групп, живущих на социальной обочине, до первых монахов-францисканцев с их обетом бедности и даже до коммун американских хиппи 1960-х годов[18].
Несмотря на то что у Тёрнера нет особых упоминаний о русском литературном кружке как одном из возможных проявлений коммунитас, поражает то, до какой степени предложенная им модель позволяет объяснить некоторые аспекты феномена кружка. Литературный кружок русской интеллигенции XIX – начала XX веков – собственно, как и сама интеллигенция, никогда не соответствовавшая традиционному понятию сословия, иерархической категории в императорской России[19], – процветал в периоды зыбкости обычного общественного порядка и государства, во многом препятствовавшего покушениям интеллигенции на деятельность в формально признанной сфере [там же: 196]. В этой лиминальной области, за пределами традиционных иерархических структур российского общества, идеальные кружки характеризовались прочными эмоциональными связями, могучим духом личного равенства их членов и всепоглощающим чувством того, что Тёрнер назвал «сакральным “аутсайдерством”» [там же: 188]. Таким образом, кружок обеспечивал социальную базу для своего рода идеалистического и антиматериалистического энтузиазма, лежавшего в основе интеллигентской склонности к интеллектуальной и особенно литературной жизни.
17
Об активном культе дружбы в кружках Тургенева, Герцена-Огарёва и Станкевича см. «Человеческий документ и построение характера» Лидии Гинзбург [Ginzburg 1991: 27-106]. Одно из ключевых американских исследований, посвященных кружку Станкевича, провел Эдвард Дж. Браун [Brown 1966].
18
Или, выражаясь словами самого Тёрнера, когда он обобщает некоторые из своих идей относительно коммунитас: «Теперь наступило время для тщательного рассмотрения гипотезы, пытающейся объяснить свойства таких по видимости различных явлений, как неофиты в лиминальной фазе ритуала, покоренные автохтоны, малые народы, придворные шуты, блаженные нищие, добрые самаритяне, милленаристские движения, “бездельники дхармы” (dharma bums), матрилатеральность в патрилинейных системах, патрилатеральность в матрилинейных системах и монашеские ордены» [Тэрнер 1983: 196].