Парни быстро развязали Сашку, поставили на ноги, а Карим подтолкнул его в сторону Эйгеля, к его ногам и, уперев руками в плечи, поставил на колени. Сапоги Эйгеля, уже запачканные дворовой весенней грязью, оказались перед Сашкиными глазами.
- Целуй, а потом лижи. И мой брат простит тебе твою презрительную ухмылку.
Сашка плюнул на сапог Эйгелю и попал! Эйгель от неожиданности вздрогнул и слегка отшатнулся, а затем судорожно сжал пальцы в кулаки. Сашка видел, как они напряглись, а затем стали подниматься над его головой, но остановились.
- Вот как? Брат, этот раб тебя оскорбил на этот раз очень сильно. За такое казнят. Но этого не будет. Плети и только плети. Тебя очень сильно оскорбили, тебе самому и начинать. Положите его.
Сашку снова потащили к козлам, привязав его. Как в руках у Эйгеля оказался хлыст, тот так и не понял. Он смотрел на Сашку. Спина была очень бледной, контрастируя с обветренным лицом и смуглыми руками. На бледной спине выделялось черное рабское клеймо. На что брат Эйгеля сказал:
- Грязный ничтожный раб. Давай, брат.
Эйгель, как в тумане, поднял руку с хлыстом, сжал рукоять, замахнулся и встретился глазами с взглядом Сашки. Тот по-прежнему смотрел презрительно. Какие у него синие глаза! И рука Эйгеля стала опускаться. Но сразу же в голове промелькнуло другое: "Он считает меня дерьмом, как этот раб смеет!". И рука Эйгеля поднялась снова.
- Ну, давай, баронет Севир, ты же настоящий аристократ. Покажи мне своё благородство.
Этого Эйгель уже не мог вытерпеть, отшвырнул плеть и побежал за дом. Здесь он вскоре услышал глухие свисты хлыста, а затем и крики Сашки. Громкие, истошные. Вначале он злорадствовал, а потом злорадство прошло, осталась пустота. Крики прекратились, только еще слышался свист плети.
- Пятьдесят, мой милорд.
- Как он?
- Вроде дышит, милорд.
- Вот как? Крепкий... Бросить его в подвал. И никому не сметь к нему заходить. Кто зайдет, ляжет на козлы. Асальд!
- Да, ваша милость!
- У нас есть выгребная свинячья яма?
- Да, милорд, есть.
- В замке или нет?
- За замком, ваша милость. Ух, запах там.
- За замком - это хорошо. Полная?
- Вроде, как неполная, милорд.
- Когда этот сдохнет, бросишь падаль в ту яму. Я же обещал, что его не будет в замке. А свои обещания я выполняю.
- Милорд...
- Что тебе еще?
- А как узнать, умер или нет? Надо к нему зайти, чтобы узнать, а вы запретили.
- Тебе разрешаю. И не смей его поить, кормить и всё такое!
- Слушаюсь, милорд...
Сколько просидел Эйгель за углом дома, он не знал. Просто сидел, тупо уставившись куда-то вдаль. Очнулся, когда весеннее солнышко стало хорошо припекать. Весна наступила! Эйгель встал и пошел к двери, ведущей в подвал замка. Спустился по лестнице и остановился перед камерой, в которую помещали провинившихся. На дверях висел большой амбарный замок. Он в нерешительности постоял, потрогал замок, а затем побежал наверх, в замок, где разыскал их управляющего.
- Асальд! Открой дверь камеры.
Управляющий, что-то считавший, перекладывая сухие палочки, поднял голову и вполоборота ответил:
- Нельзя.
- Мне можно!
- Нет, его милость запретила.
- Но не мне!
- Нет.
Эйгель закусил губу, предательская слеза готова была сорваться, хорошо, что управляющий вновь наклонился над своими палочками.
- Я гляжу, мой брат совсем всех разбаловал. Слуги нагло оскорбляют наследного баронета. Не встают, не кланяются, разговаривают как с равным. Да за такое и тридцати плетей мало. Лучше пятьдесят. Хорошо, брат скоро уедет по делам, я приму решение о твоем наказании.
Асальд побледнел, вскочил, и низко поклонившись Эйгелю, сказал:
- Простите, ваша милость, забылся. Больше не повторится.
- Мой брат говорит, что прощение бывает только после наказания.
- Ваша милость!..
- Иди, открывай дверь.
Асальд, напуганный нешуточной угрозой, зажег факел и открыл дверь камеры, куда бросили Ксандра. Эйгель перешагнул порог, следом вошел управляющий, зажигая факелы, висящие на стене. Эйгель взглянул на Ксандра и содрогнулся. Спины не было видно, все было в крови, которая еще чуть сочилась, а в некоторых местах стала запекаться. Он, не смея отвести взгляд, подошел поближе и почувствовал, что наступил на что-то липкое. Это кровь, натекшая под солому, которой был усыпан пол.
- Он жив? - хрипло, не своим голосом спросил Эйгель.
Управляющий наклонился над Ксандром, потрогал шею и выпрямившись сказал:
- Вроде жив, ваша милость. Крепкий парнишка. Только не жилец.
- Как?
- Не выжить, хорошо, если протянет до утра.
- И ничего нельзя сделать?
Управляющий замялся.
- Так ваш брат запретил мне помогать.
- А я разрешаю, приказываю, прошу...
- Ваша милость, ваш гнев еще когда будет, а его милость здесь и сегодня же я составлю вот этому рабу компанию. Нет, хоть режьте, помогать не буду.
- Тогда не помогай, а скажи, что надо сделать.
- Ну... напоить бы, там у него все пересохло. Но он без сознания. Можно намочить тряпочку и в рот положить. Хоть какое облегчение. Раны бы обмыть, да чем-нибудь из травок обложить. Это к лекарке. У нее должны быть. И жаровню сюда бы с угольями. Вон какой холод и сырость. Здоровый окоченеет, а он на жиденькой соломе, да и та вся в крови.
- Я сам все сделаю. И к лекарке съезжу. Пойдем, покажешь, где жаровня и угли. Что еще? Вода, тряпки, свежая солома...
- Да без толку это, ваша милость. Это только отсрочит на пару часов. Да и то...
- Почему?
- Сил у него осталось мало. Крепкий он, за жизнь держится, но как остатки сил уйдут, так и умрет. А сил уже нет. Как еще держится...
- А у лекарки есть, что силу добавит?
- Не знаю. Если и есть что, то этого мало. Тут надо очень большую силу дать. Нет у нее такого.
- И нигде нет?
Управляющий замешкался, опустил глаза, закусил губу.
- Что, есть?
Асальд огляделся и почти шепотом сказал:
- Есть средство. Как раз для этого случая. Листочки такие чудодейственные. Можно достать в ближнем трактире.
- Тогда вели быстро запрячь моего коня. Где там продают?
- Не продадут вам, ваша милость.
- Почему? Я же баронет!
- Вот потому и не продадут. Тут дело тайное, только доверенным лицам могут. Можно, конечно, послать нашего Унни.
- Постой, а он как здесь? Ты уже покупал листья?.. Почему молчишь?
- Ваша милость. Зря я всё. Вы только вашему брату не выдавайте. Он через Унни листочки заказывает.
- Значит, они есть у брата?
- Нет. Он их каждый раз перед поездкой в Гендован покупает.
- Сколько нужно листочков?
Эйгель развязал кошелек, достал серебряную монетку, чуть помедлил, достал вторую.
- Вот, отдай Унни, пусть скачет и возьмет побольше, чтобы надолго хватило.
- Ваша милость, вы уж лучше без меня с Унни решите. К тому же, этого и на день не хватит. Один листок стоит серебрянку.
- Как!? Так дорого? Ты не врешь?.. Двадцать серебрянок хватит? Пойду разыщу и скажу, чтобы поскорее ехал. Чтобы к вечеру управился. А ты потом покажешь, где жаровня, тряпки, вода. Но вначале лошадь оседлай, мне к лекарке надо...
До самого вечера Эйгель мотался без остановки. Пот лил в три ручья, но зато теперь в камере стало заметно приятнее. От жаровни расходилось тепло, исчезла промозглая сырость, Ксандр лежал на сухой и чистой соломе, а старая грязная, промокшая кровью, была выброшена за дверь. Спину Ксандра покрывал слой то ли мази, то ли размоченных трав, смешанных с чем-то. Во рту его бывшего друга обновлялась намоченная водой тряпочка. Но сам Ксандр почти не подавал признаков жизни, разве что изредка слегка посасывая тряпку. Лицо его было безжизненно бледным. Изредка по телу пробегала судорога. Хорошо это или плохо, Эйгель не знал, но всякий раз замирал от ожидания худшего.