Каноник Рекуперо,[657] известный естествоиспытатель, опубликовал ученый труд о вулкане Этна. Так как он доказывал в этом сочинении, что, судя по датам извержений и составу лавы, земле не менее 14 000 лег,[658] то получил из высших сфер приказ замолчать, если не хочет убедиться, что и у святой церкви бывают извержения. Рекуперо, разумеется, немедленно умолк. Эту историю он сам рассказал шевалье де Ла Трамбле.[659]
Мариво[660] утверждал, что у стиля есть пол и что женские писания можно распознавать по одной фразе.
Королю сардинскому доложили, что савойское дворянство[661] совсем обнищало. Однажды, когда король проездом остановился в каком-то го-родке, к нему на прием пришло несколько дворян в роскошных праздничных нарядах. Король намекнул им, что, видно, не так уж они бедны, как об этом говорят. «Государь, — последовал ответ, — узнав о вашем прибытии, мы сделали все, что должны были сделать, но мы должны за все, что сделали».
Трактат «Об уме»[662] и поэма «Девственница»[663] подверглись гонению в одно и то же время. В Швейцарии обе книги были запрещены. Чиновник из Берна, занимавшийся изъятием этих произведений, доложил сенату: «Во всем кантоне мы не нашли ни „Ума“, ни „Девственницы“».
«Достойным человеком я почитаю того, кто при рассказе о благородном поступке чувствует прилив сил, а недостойным — того, кто старается очернить доброе дело». Эти слова принадлежат г-ну де Мерану.
Знаменитая певица Габриелли[664] запросила у русской императрицы пять тысяч дукатов за два месяца выступлений в Петербурге. «Я своим фельдмаршалам плачу меньше», — запротестовала императрица. «Отлично, ваше императорское величество, — отпарировала Габриелли, — пусть ваши фельдмаршалы вам и поют». Императрица уплатила ей пять тысяч дукатов.
Г-жа дю Д* говорила о М*, что он из кожи вон лезет, лишь бы вызвать к себе неприязнь.
«Для меня куда полезнее общество людей неверующих, нежели богобоязненных, — говорил г-н Д*. — Стоит мне встретиться с безбожником, как я тут же вспоминаю все полудоказательства существования божьего, а при виде верующего мне на ум приходят одни только полудоказательства того, что бога нет».
«Мне наговорили много худого о г-не де*, — заметил М* — Полгода назад я еще поверил бы этому, но с тех пор мы с ним помирились».
Когда несколько советников стали слишком уж громко болтать во время заседания, первый президент г-н де Арле[665] воззвал к ним: «Если те, что разговаривают, соблаговолят шуметь не больше, чем те, что спят, они весьма обяжут тех, что слушают».
Кольбер говорил по поводу развития французской промышленности, что французам дай только возможность — они и камни в золото превратят.
Адвокат Маршан, человек весьма остроумный, заметил: «Посмотришь на административную, судебную или кухонную стряпню и, пожалуй, схватишь несварение желудка».
«Мне вполне довольно собственного общества, а придет время — обойдусь и без него», — говорил М*, давая этими словами понять, что умрет без особых сожалений.
«Мысль, которая дважды появляется в сочинении, да еще на протяжении немногих страниц, — заметил М*, — напоминает мне человека, который, откланявшись, тотчас же возвращается за шпагой или шляпой».
«Я играю в шахматы при ставке в двадцать четыре су, а рядом, в этой же гостиной, играют в кости при ставке в сто луидоров», — говорил некий генерал, который вел трудную и не приносившую славы войну, тогда как его собратья по оружию отличались в кампаниях легких и выигрышных.
Мадмуазель Дюте[666] потеряла одного из своих любовников при обстоятельствах, наделавших много шума. Некто, придя к ней в гости и застав ее за игрой на арфе, удивленно сказал: «Ну и ну! А я-то думал, что застану вас в тоске и отчаянье!». — «Ах, — воскликнула она патетически, — вы бы видели, как я убивалась вчера!».
В светском обществе, где среди прочих гостей находилась и маркиза де Сен-Пьер, зашел разговор о том, что у г-на де Ришелье было много женщин, но ни одной из них он не любил. «Пожалуй, это слишком сильно сказано, — возразила маркиза. — Я знавала женщину, ради которой он проскакал триста лье». И тут маркиза рассказывает целую историю, все время в третьем лице, но под конец, увлеченная своей повестью, восклицает: «Он с неслыханной страстью бросил ее на кровать, и мы трое суток не выходили из спальни!».
657
658
661
663
664
665