– Это не нора, Умбра, это пещера, – устало отвечала Агния. – И нет, я не могу вырыть такую же… Проклятье! В суматохе забыла переобуться! Теперь через весь Коридор придётся проковылять на каблуках, – ругалась Агния, расставив руки, как канатоходец, и держа равновесие.
– А я тебе говорил – не наряжайся! – ворчал Репрев, шустро перепрыгивая с одного островка на другой. – Вырядилась, как на парад. У меня даже не юбилей был.
– Сама решу, как мне одеваться! – гаркнула кинокефалка, и её вопль летучей мышью скрылся в глубине пещер. – Ты правда думаешь, что это я из-за твоего дня рождения туфли напялила? Как бы не так! Я, может, для себя решила побыть красивой.
– Почему ты спрашиваешь о норе именно Агнию? – поинтересовался у фамильяра Астра, поглядывая на маячащую впереди темноту. Агния нехотя, но доверила Астре нести Умбру, да и то лишь из-за своих высоких каблуков.
– Ну, моя мама – лисица-кинокефалка, – рассуждал Умбра. – А все лисицы роют себе дом.
– Нет-нет, ты ошибаешься, не все лисицы-кинокефалки роют себе дом! – наклонился к Умбриэлю Астра и положил ему на плечо руку. – Но от этого меньше лисьего в них не становится. И почему нора, а не какой-нибудь домик на дереве? В детстве я только о таком и мечтал. Но плотник из меня был никудышный, поэтому я строил шалаш из одеяла и подушек: сидишь с фонариком и какой-нибудь книгой, всегда наготове – если послышатся шаги родителей, сразу тушишь свет! Занятие вредное для глаз, но полезное для души. И есть в нём своё очарование.
Искатели пересекли озеро и прошли по длинному, как кишка, туннелю. Со сталактитов мерно, как ход старинных часов, по каплям стекала вода, эхо раздувало из капели плеск зачинающегося дождя, и там, куда падали капли, в лунках россыпью гнездился пещерный жемчуг. Умбре он напомнил паучьи коконы, Астре – икринки. Своды туннеля купались в лунном молоке – из него газ, просачиваясь через щёлки в стенах, выдувал шарики, свисающие тут и там, подобно рыбьим пузырям. Повсюду вились стружкой снежные узоры, распускались гипсовые «цветы», заплетались «кораллы», потолок украшали ленты «водорослей», словом, не пещера, а царство морское!
Покинув туннель, искатели вошли в огромный зал.
– Артифекса надо благодарить, что жизнь переменчива, – пустился в рассуждения Астра. – Мы, – Астра особенно подчеркнул слово «мы», – изменяем всех и вся: вот сейчас решим повернуть назад – и повернём, решим дальше идти – и пойдём. И как можно перемениться, как эти перемены прекрасны, как прекрасна сама их возможность! Возможность, данная – сколько здесь, на острове, живых существ – сотни, сотни тысяч? – данная сотням тысяч живых существ, она, она удивительна!
– И всё у тебя удивительно, – мрачно отозвался Репрев. – Нам без малахитовой травы возвращаться нельзя, не то бросят нас в А-строг, не забыл?
– Репрев прав, мы не можем вернуться с пустыми руками, – вторила ему Агния.
– В том-то и дело, что можем! – воскликнул Астра. – Но не станем. Не помиловал бы нас доктор Цингулон, нас бы сейчас здесь не было, а мы – есть. Когда отыщем малахитовую траву, никто не останется прежним, каждый изменится, попомните мои слова.
– Лучше бы Цингулон меня не спасал… – тяжко вздохнул Репрев. – А ты не подумал, зачем это всё Умбре? Ему зачем меняться?
– Я не знаю! – искренне и как-то возбуждённо ответил Астра. Умбру он передал Агнии, и дракончик шёл, держась за её руку. – Но я и не должен знать. Артифекс знает…
– Астра, т-с-с, тише! – шикнула Агния, внезапно остановившись. – Вы это тоже видите?
В сумраке пещеры тлели два изумрудно-янтарных огня – два глаза.
– Не убегайте, – послышался густой бас. – Я вас не обижу.
Голос гремел, как весенний гром, – пугающе, вместе с тем манил и обольщал своей губительной первобытностью. Ему бы поклоняться, встать бы под ним в чистом поле, и чтобы он разил, разил в одного тебя – и гори всё синим огнём! Такой был этот голос.
Из темноты вышел его обладатель: неслыханных размеров молодой тигр – он был красив, как оливковое дерево, в красных доспехах с обсидиановыми вставками и цветистыми узорами из чистого золота, сияющими, как солнце. Только голова с придающими раннюю мудрость бакенбардами и с пучком бриллиантовых стрел-усов была не покрыта шлемом и хвост – гол. На лбу у тигра синела звезда, и если бы вы взялись внимательно посчитать её лучи, то обнаружили бы, что их ровно тридцать пять, а последний, тридцать шестой, луч – надломлен; звезду, как одеяло, укрывал почти невидимый бело-жёлтый знак, чем-то похожий на корень одуванчика. На шее у тигра был повязан голубой платок, расшитый золотой нитью, а через плечо висела коричневая кожаная сумка.