Женщины засмеялись.
— Ох, вы уж расскажете, Тарас Григорьевич, только вас послушать!
— Быть мне в пекле, если соврал! Мне писарь штабной читал. Он эту бумажку для смеху списал. Стенка-то, говорит, в один кирпич, а инженеры себе домики построили — что твой каземат: пушкой не пробьешь.
— Воровство!
— У нас на флоте воровства нет. Блаженной памяти адмирал Михаил Петрович Лазарев на флоте дотла вывел.
Веня приоткрыл дверь и прислушался. На него никто не смотрел.
Он раза три хлопнул дверью, чтобы подзадорить Мокроусенко.
— Сынок, брось баловать!
— Я вижу, вы еще не взялись за сборы, — продолжал Мокроусенко, — а пора, пока дорогу на Бахчисарай не загородили.
— Что вы нам советуете, Тарас Григорьевич, — чтобы мы, матросские жены да дочери, мужей да женихов бросили? !
— Об этом речи нет, драгоценная Анна Степановна. Плюньте мне на голову, если я такое хотел высказать. Нам с вами расстаться?! Кто помыслит такое? Я говорю про скарб... Добыто годами — и все в единый миг прахом пойдет: только одной бомбе в ваш домик попасть — все разлетится в пыль.
— Вот здорово! — с восторгом закричал из-за двери Веня. — А вдруг три бомбы?!
— Первую, хлопче, хватай — и под гору! Вторую шапкой накрой, пусть задохнется. Третью в лохань — нехай помоев хлебнет!
— А если бомба... — хотел еще что-то спросить Веня, стоя в приоткрытой двери, и вдруг кто-то рванул дверь, какая-то сила кинула его в горницу, и в дом влетела Ольга.
На ходу она подхватила и поставила на ноги Веню, с разбегу подскочила к печи, что-то переставила на шестке, задернула на челе печи занавеску, взглянула на себя в зеркало, сорвала платочек с головы, пригладила руками пышные волосы, развязав свою косоплетку, взяла ее в зубы и, переплетая конец перекинутой через плечо толстой, как якорный канат, пышной косы, на мгновение застыла.
Вихрь со свистом ворвался в комнату, захлопнул дверь, заколыхал занавески, распахнул окно и унесся на волю. Солнце, прорвав тучу, брызнуло в окно огненной вспышкой.
— Чего вы все пнями стоите? — гневно крикнула Ольга. — Ой, лихо мне с вами! А я-то думала, все уж пошли...
— Куда пошли? — спросила оторопелая Анна.
— Ах, «куда, куда»! Маменька, скажите, где у нас мешки?
— Зачем мешки тебе?
— Где мешки? Где заступ? Лопата?
— В клуне. Да зачем тебе заступ? Что ты, взбесилась?!
Ольга схватила с гвоздя ключ и выбежала в сенцы. Слышно было, что она гремит в чулане железом.
— О це дивчина! — воскликнул Мокроусенко, крякнув. — Я думаю так, что ее из шестипудовой мортиры выстрелило!
Ольга вернулась в комнату, под мышкой у ней — связанные мешки, в одной руке конское ведро и деревянная лопата, в другой — железный заступ.
— Что же вы не собираетесь?
— Да куда, объясни ты толком! — прикрикнула на Ольгу мать. — Зачем батенькины сапоги надела?
Все посмотрели на ноги Ольги: она в чулане успела переобуться в парадные морские сапоги отца с рыжими голенищами и черными головками.
— Да вы и всамделе не слыхали, что ли, или шуткуете? Весь народ за Пересыпь на гору сгоняют. Весь город бежит...
— Что же это, мать пресвятая? Зачем? — спросила, накрыв свою работу ветошкой, Наташа.
Она встала, метнулась к двери, к вешалке, схватила кофту и дрожащими пальцами уже застегивала пуговицы.
— Аврал объявили по городу: крепость строить, вал насыпать. Веня, идем, бери лопату...
— Ура! — закричал Веня, выхватив у Ольги лопату.
Он вскинул ее, как ружье на изготовку, ударил ею в дверь и, прихрамывая «в три ножки», выбежал во двор. За ним побежала, гремя ведрами, Ольга, за нею, в чем была, Марина.
— Куда вы маленького тащите? — кричала вслед дочерям мать, выбегая за калитку на улицу. — Он весь мокрый! Венька! Тебе говорю, вернись!
Веня припустился что было сил и перестал прихрамывать. Ольга на бегу отмахнулась от матери.
Анна вернулась во двор. Хоня поднимала с земли сбитое вихрем белье и, встряхивая, вешала на веревки.
— Али и нам идти, Хоня? — спросила нерешительно Анна.
— Без нас народу хватит! — сердито ответила дочь. — На всех лопат не напасешься. Буду стоять без дела да лясы точить... Благо дождь перестал.