— Что ж это, милые мои, — не то притворилась, не то в самом деле испугалась Наташа, — да я вся, милые, дрожу!
— Не бойся, Наташа! — успокоил Веня сестру. — Пошли генералы назад: гляжу — а это вестовые на палках мундиры несут. Нам спереди-то и не видать было... Назад четыре мундира пронесли, а пятый генерал, в походном сюртуке, у князя остался. Это князю из «больших чемоданов» мундиры носили — какой вздумает надеть. Это Олесь мне объяснил: у князя, говорит, восемнадцать мундиров, потому что на нем восемнадцать чинов. В каком чине захочет явиться, такой и мундир наденет. Он хочет сражение давать, да не знает, в каком мундире. Как прошли назад генералы — пустые, безо всего, — флаг-офицер со шканцев зовет: «Курьера от Нахима к его светлости!» Я прыгнул из ялика на трап. Олесь меня привел в каюту. Князь за столом сидит, а на диване генерал.
— С головой генерал-то? — спросила Маринка.
Все сестры и мать дружно рассмеялись.
— Погодите. Снял я, значит, шапку. Стал у порога. Светлейший посмотрел на меня и говорит генералу: «Вот извольте видеть — это у него курьер. Ему не эскадрой командовать, а канаты смолить!» Это он не про меня, конечно, а про Нахимова. Я молчу. Этот-то генерал с головой и с ногами, все как следует. А рядом с ним и сюртук, и штаны с лампасами положены, и фуражка.
— Два генерала, стало так?
Веня обиделся:
— Не хотите слушать, не надо...
— Погоди, Маринка, не сбивай его... Рассказывай, сыночек. Не слушай ее!
Веню одолевает дрёма.
— Маменька, как нам быть-то: изобьет нас Деревяга? Месяц-то, гляди — кораблик серебряный. Сейчас поплывет... Гляди, гляди! На море садится!
Веня сомкнул глаза. Рука его, протянутая к месяцу, упала. Он забылся.
— Умаялся, бедный! И десятой доли, чего видел, не поведал. В избу, что ли, девушки, пойдем?.. Веня! Спать идем!
— Ну да! Его теперь и пушкой не разбудишь! А завтра все забудет! — сердилась Маринка. — Толком ничего не узнали...
— Маменька, посидим еще немного, — просила Хоня.
Месяц спустился серебряным корабликом к самой воде, но не поплыл, а начал тонуть с кормы. Вот уже и нет его. Сделалось темно. В небе ярче засветились звезды.
— Пойдемте, девушки, спать, — зевая, сказала Анна.
Хоня поднялась первая.
При скудном свете каганца семья Могученко укладывалась спать. Веню раздели и сонного уложили под полог на место отца. Ольга с Наташей ушли в боковушку и долго там шепотом спорили о чем-то и бранились меж собой. И по шепоту можно было различить сестер: Ольга шептала, прищелкивая языком и фыркая, словно раздразненный индюк, Наташа шипела рассерженной гусыней. Хоня с Маринкой забрались на полати. Маринка обняла сестру и принялась звонко целовать ее в щеки, глаза, губы. «Будет, будет», — лениво и равнодушно отбивалась Хоня от ласк сестры.
Анна задула каганец и, сладко зевая, вытянулась на кровати рядом с Веней.
— Хорошо нам в тепле, в сухости, а каково теперь солдатикам в чистом поле... Грязь и холод. Где армия-то стоит?
— За Качею, на Альме, говорят, — ответила Маринка. — Стало быть, светлейший поехал туда. Что-то будет?!
— Чему быть, того не миновать.
— Послушал бы светлейший флагманов, не пустили бы неприятеля на берег.
— А как его не пустишь?
— Вышли бы в море, сцепились, взорвались! — воскликнула из боковушки Ольга. — А князь слушать не хочет.
— На то он и главнокомандующий — никого не слушать. Он сам с усам!
В боковушке затихли голоса Ольги и Наташи. Анна глубоко вздохнула, переворачиваясь на кровати.
— Маменька, милая, расскажи ты нам про Колу чего-нибудь, — медовым голоском попросила Маринка.
— Да чего рассказывать? Я уж все и позабыла... Все, что знала, в ваши головы вложила.
— Ну, скажи про то время, когда ты за батеньку замуж шла.
История, которую хотела услышать от матери Маринка, была из тех, что в ладных семьях рассказывается детям десятки и сотни раз. Да хоть бы и тысячу! — все бы слушал, словно любимую сказку, в которой нельзя ни пропустить, ни изменить ни одного слова.
Мать не сразу сдается на просьбы.
— Маменька, а где ты впервой батеньку увидала?
— В Петербурге.
— А как ты в Петербург попала?
Маринка настойчиво требовала рассказа.
Анна начала свою повесть с виду неохотно, но уже с первых слов дочери по ее голосу услыхали, что матери и самой приятно вспомнить о былом в нынешний тревожный день.