На фиолетовом бархате тихо дремлют искристые зерна. Погасающий день не разбудит их уснувших молний. Но встает Магда и зажигает ночные огни. И живет ожерелье, трепещут алмазы и огненной струйкой бегут между тонкими пальцами.
Магда зовет к себе Рэджи и одевает алмазную нитку на его толстую, крепкую шею. И молча сидит перед ней равнодушный и дремлющий Рэджи, но она тормошит его и пляшет радуга вокруг страшной головы и весело хохочет Магда.
Когда на улицах зажигают фонари, перед домом Магды, на красивой танцующей лошади, медленно двигается конный городовой, а немного дальше на углу останавливается его двойник, неподвижный, как изваяние из темной бронзы.
И не спеша, посматривая по сторонам, прогуливаются вечерние прохожие, рослые, плечистые, с лихо закрученными усами.
С медной, ярко начищенной бляхой на широкой груди стоит у ворот старший дворник и в трепетном ожидании, словно прилипнув к парадной двери, замирает швейцар.
Но вот у подъезда останавливается скромная карета и из нее выходит крепкий, высокий старик.
Бережно, точно хрустальную люстру, вешает швейцар генеральское пальто и долго смотрит вослед старику и кажется жизнь ему сказкой.
А Магда на верху, в своем будуаре, мельком оглядывает себя в широкое зеркало и медленно идет навстречу всесильному гостю.
— Bonjour! — говорит генерал. Не спеша, одну за другой, целует руки Магды и зорко смотрит в лицо.
— Вы сегодня бледны, моя радость. Вы совсем не выезжаете, затворница.
— Откуда вы знаете?
— Я знаю все… — слегка морщится генерал и опускается в широкое кресло.
— Я знаю всех, кто бывает у вас.
Мгновенный, неуловимый луч испуга промелькнул в бархатных глазах Магды, но она уже улыбается.
— Кто ж эти все?
— Пока только двое, поэзия и биржа, — отвечает генерал. Ироническая улыбка кривит сухие тонкие губы. — Я не жаден, пусть их любуются вашей красотой.
Магда уже весело смеется.
— Ох, mon general, как вы великодушны… Но… мне уже начинает надоедать ваше отеческое всевидящее око… Я уже подумываю уехать.
— Милая Магда, я сумею удержать вас.
Генерал встает и задумчиво ходит по комнате.
— Вы забыли наш уговор? Я просил у вас полгода ожидания. Только полгода, а затем…
Теперь встает и Магда. Высоко вздымается грудь ее и сходятся темные дуги бровей.
— А если я уже не хочу? Слышите? Не хочу ничего того, что будет затем!..
Генерал пожимает плечами и продолжает свою прогулку.
— Вы больны, Магда. Весна портит ваши нервы. А, впрочем… Как вам угодно. Каждую минуту вы можете нарушить наше условие…
— И вы, конечно, будете мстить?
— О, нет. Я только умою руки.
Тихо в комнате. Магда снова опускается на свой диванчик и сидит, задумчивая и безмолвная. Все еще сдвинуты брови, но уже гаснет гневная вспышка и ровнее дышит высокая грудь.
И в тишине неожиданно мягко звучит старческий голос:
— Вспомните, милая Магда, сколько раз я исполнял прихоти вашего доброго сердца. Вы никогда и ничего не просили для себя, но всегда для них… И я был верным слугой ваших желаний. Я делал все, что было в пределах моей власти и моей солдатской присяги. Я много сделал, Магда, и, кто знает?.. Еще не зашла моя звезда…
Умолкает генерал. Садится рядом с Магдой и берет ее руку в свои жесткие сухие ладони.
— Черствым, стариком без сердца, — зовут меня люди. Но вы, моя Магда, умница Магда, вы знаете — à la guerre, comme à la guerre…[3] Люди… Ох!..
Долго и желчно смеется старик.
— Высоко дерево человеческой подлости, Магда. Снизу-то его и взглядом не окинешь, а вот как взберешься по нашей лестнице, так и встанет оно перед тобой во всей своей красе. Люди… Они знают каждый шаг моего пути, каждое слово мое им известно и сосчитаны все ордена… А знал ли я когда-нибудь личное счастье?.. Знал ли я… Впрочем, зачем это?
Генерал встает и снова ходит из угла в угол, но уже, как искры под пеплом, вспыхивают под густыми бровями маленькие серые глаза.
— Я солдат, Магда. Таким я был для них и останусь. Я поставлен на страже «сегодня», и все его враги — мои враги…
— А сколько невинных? — тихо спрашивает печальная Магда.
— Что делать? Что уж мы? Но, говоря высоким штилем вашего поэта, и под ногами идущего широким полем к далекому храму часто гибнут цветы…
— Так там хоть храм.
— Храм? Ха-ха!.. Плохой материал человечество, Магда, ненадежные кирпичи современные людишки, не хватает им цемента справедливости и никогда, никогда не закончат они постройку своего храма. А если и закончат, то все равно на фронтоне, вместо гордой надписи: «человеческое счастье», историки напишут: «театр-иллюзион»…