Предложение было настолько заманчиво, что на следующее утро мы уже пили кофе в небольшой хижине на опушке леса, действительно обещавшего большое количество дичи. На этот раз содержатель гостиницы сказал правду, так как первый день охоты оказался чрезвычайно удачным. Наша провизия и багаж прибыли перед сумерками, и мы принялись за скромное угощение, очень довольные собой, но, конечно, не окружавшей нас грязью. Однако, 40 штук убитых птиц вознаградили нас за некоторые мелкие неудобства, и когда наша неопрятная служанка ушла ночевать в соседнюю хижину, мы, сидя за трубкой и виски, решили продолжить наше пребывание в этом спортсменском раю по крайней мере дня на два.
На следующий день мы снова охотились, но фон Блитцен пришел домой раньше нас, жалуясь на головную боль и усталость.
— Должно быть, это маленькая лихорадка, — сказал он.
— Не беспокойтесь, пожалуйста, к обеду я наверное буду здоров. — И с этими словами он зашлепал домой по глубокому болоту.
Возвратясь с охоты, я застал своего приятеля видимо поправившимся, хотя он и казался менее разговорчивым, чем обыкновенно. Его чемодан лежал открытым в углу комнаты, и к концу обеда я с удивлением заметил, что знаменитая проволочная рубашка покоится на полу рядом с чемоданом.
— С какой стати вы притащили ее сюда? — спросил я, когда управляющий по обыкновению покинул нас, поставив на стол стаканы и закуску.
— Рубашку-то? — последовал беспечный ответ. — В Гонконге я положил ее под свой фланелевый костюм и нечаянно привез сюда.
— А теперь, раз что она здесь, — продолжал, попивая виски, мой приятель, как будто озаренный внезапной мыслью, — не примерить ли нам ее ради забавы? Посмотрим, что эта за штука. Ну, — добавил он со смехом, выдвигая стул и поднимая с пола орудие пытки, — кто же будет жертвой, вы или я?
Поддавшись необдуманно предлагаемой шутке, я снял свай драгоценный пояс и положил его на стол, после чего уселся на стул в одной фуфайке и брюках. «Не завинчивайте слишком туго», — заметил я, когда фон Блитцен, крепко привязав мои ноги ремнем к стулу, начал с некоторым затруднением напяливать на меня роковое одеяние.
— Тише, вы мне делаете больно, — закричал я, чувствуя, как острая проволока, прорезав шелковую фуфайку, вонзилась в мое тело. Но проволока нажимала все сильнее, и боль становилась невыносимой.
— Фон Блитцен, — кричал я в ужасе, — вы с ума сошли! Что вы делаете?
Немец, не говоря ни слова, еще раз повернул винты и встал передо мной.
— Вы теперь не можете сделать ни малейшего движения, не правда ли? — спросил он таким изменившимся голосом, что я с изумлением взглянул на него. Улыбка сошла с его лица, уступив место пристально остановившемуся взгляду. Не лихорадочный ли это бред? Не повлияла ли болезнь на мозг моего приятеля? Но если это так, мое единственное спасение в хладнокровии и кажущемся спокойствии, так как кто же на моем месте, находясь в беспомощном положении связанной птицы, мог надеяться справиться с сумасшедшим?
— Разумеется, не могу, — спокойно ответил я. — Но послушайте, голубчик, не думаете ли вы, что ваша шутка зашла слишком далеко? Снимите с меня эту штуку, я задыхаюсь…
Едва успел я произнести эти слона, как настоящий смысл этой ужасной шутки открылся передо мной. Фон Блитцен, не обращая внимания на мои просьбы, занялся моим поясом, содержавшим весь мой наличный капитал, и начал медленно считать смятые бумажки. Так прошло несколько минут, по истечении которых фон Блитцен, окончив считать, аккуратно положил деньги на место и обратился ко мне.
— 700 фунтов стерлингов с лишним, — небрежно произнес он, пряча пояс во внутренний карман своей охотничьей куртки. — Скажите, теперь вам, вероятно, ясен смысл моего маленького опыта?
Я собирался ему ответить, но гнев и боль лишили меня возможности говорить.